Над темной площадью - Хью Уолпол

Буллер потянулся всем телом и зевнул.

— Звучит весьма привлекательно, — заметил он, — но это надо быть особо ушлыми, не иначе.

— Само собой разумеется, — продолжал Пенджли, оглядывая каждого из нас поочередно с видом дрессировщика, оценивающего возможности своих зверушек, — вам придется выполнять то, что от вас потребуется.

Как раз в тот момент, скосив глазами в сторону Осмунда, я уловил какое-то особенное выражение на его лице, заставившее меня вдруг испугаться. Во мне поднялась волна чудовищного отвращения и презрения к Пенджли; к этому странным образом примешивалась толика жалости.

Я понял: Пенджли не шутил. Он знал, что предлагал. Но теперь я понял и другое: у моих друзей действительно не было никакого изначального плана, как с ним поступить. Возможно, им представилось, что он, устыдившись, явится к ним с повинной, а в ответ они просто выскажут ему все свое бесконечное презрение, и дело с концом. Но чего они никак не ожидали, так это его наглого, покровительственного тона, его уверенности в том, что бывшие приятели с готовностью согласятся участвовать в его гнуснейшей игре на слабостях человеческих, задуманной им с таким размахом. Уверен — именно его безграничная убежденность в том, что все мы с радостью ухватимся за его подлый план, и стала для нас той последней каплей, которая переполнила наше терпение. Это было кульминацией. Выхода не было. К тому, что произошло, нас вынудила, если хотите знать, вся обстановка вокруг, не только сам Пенджли. Свою роль сыграли даже миниатюры из слоновой кости, украшавшие секретер, серебряные канделябры, мерцающий свет за окнами гостиной.

Я уловил тот самый момент, когда видимость спокойствия в Осмунде сменилась неистовым гневом. Его приступы ярости всегда накатывали на него неожиданно, — так смерч, возникший в горах, внезапно налетает на тихие воды озера. Пожалуй, из всех людей, известных мне, только он обладал этим свойством — в один миг настолько меняться, что производил впечатление человека, в которого вселился бес; бес, не дьявол, дух зла и порока, а бес буйного нрава, мгновенно налетающий и так же быстро исчезающий.

К моему удивлению, Пенджли не заметил этой перемены в нем — поначалу не заметил. Он с прежней уверенностью продолжал развивать свою тему:

— Игра стоит свеч, нечего и сомневаться. Просто потрясающе, какой барыш можно урвать, если как следует взять их за горло. Только в редких случаях они пытаются отделаться от нас, но и тут есть много разных способов до них добраться… Конечно, потребуется небольшая выучка, но, я думаю, со временем у вас все получится само собой. Для некоторых это становится вроде как второй натурой. Не удивлюсь, если это здорово привьется, например, к вам, Ган! Увидите, из вас выйдет искуснейший…

Пенджли умолк, смущенный нашим молчанием. Он почуял, что в настроении присутствующих что-то изменилось. Мы в упор смотрели на него. Внезапно в нем шевельнулось подозрение, что он, возможно, слишком далеко зашел. Пара стаканов виски развязала ему язык, он увлекся. Пенджли всем телом вжался в кресло. Я про себя отметил, что тут, как я и ожидал, сработали законы мелодрамы. Он весь напрягся, как зверь, изготовившийся к прыжку.

Тишину нарушил голос Осмунда, глубокий, низкий, дрожащий от гнева:

— Ах ты, грязный, мерзкий ублюдок!

Я услышал, как, словно захлебнувшись, ахнул Хенч. Но реакция Пенджли была мгновенной. Он уже сообразил, что мы все притворялись, что он был в окружении врагов и выставил себя дураком, так глупо обнажив свою суть.

Боже! Как же он нас ненавидел в ту минуту! Он приподнялся в кресле, вцепившись своими клешневидными руками в подлокотники.

— Вы вздумали разыграть меня, не так ли? — проговорил он. — Вы решили обвести меня вокруг пальца? Да разве я вам по зубам? Умники нашлись! Я не дурак, чтобы являться сюда, не обеспечив тылы, и не мечтайте об этом. Случись что со мной — вам не уйти от ответа. Никому из вас, учите. Я-то думал, с вас и так было достаточно тюряги…

— А если, — прохрипел Осмунд, — нам безразлично, какие могут быть последствия?

Он вышел вперед и, стоя перед Пенджли, устремил на него мрачный взор, словно собирался прочесть над ним заключительный приговор.

— Поймите нас, Пенджли, это вовсе не акт возмездия с нашей стороны. В этом смысле вы были правы. Мы затеяли нечестное дело, и мы за него поплатились; я бы сказал, мы понесли справедливое наказание. Дело ведь не в этом. Вы язва, которая мешает нашему обществу, позорит его, отравляет его… Вы вредны для него, для вас нет ничего святого. Любое ваше прикосновение к судьбам человеческим приносит несчастье и ущерб. Ваши слова лишь подтверждение того, о чем я веду речь. Вам нет никаких оправданий, никаких. Таков наш вердикт. Мы выслушали вас до конца. Слово за нами. Вы осуждены на смерть.

Пенджли жадными глазами пожирал дверь. Теперь он осознал грозившую ему опасность.

— Заткни свой рот, — взвизгнул он и, вскочив с кресла, хотел кинуться через комнату к двери.

Дальше все произошло очень быстро. На его пути встал Буллер, но Пенджли даже не успел до него добежать. Осмунд был начеку. Я видел, как он выпрямился, расправил плечи и схватил Пенджли за горло. Тот стал отбиваться. Кресло опрокинулось. Пенджли повис в воздухе, судорожно дрыгая скрюченными, как у паука, ножками и махая сухонькими ручками. Он боролся за жизнь. Могучие руки Осмунда сомкнулись вокруг его шеи. Из горла Пенджли вырвался сдавленный, жалкий звук, похожий на крысиный писк. На какую-то секунду ему удалось освободиться, и он издал предсмертный крик, полный настоящего животного ужаса.

Раскачав Пенджли в воздухе, как куклу, Осмунд швырнул его на пол. Голова Пенджли стукнулась о стол. Послышался стон, тело задергалось в конвульсиях.

Буллер только и вымолвил:

— Бог мой, да вы же его прикончили.

Обмякнув в кресле, Хенч принялся тихонечко хныкать, как малое дитя.

Откуда-то издалека до меня доносилось хныканье Хенча. Этому не было конца; он скулил, временами всхлипывая, или вдруг начинал судорожно ловить ртом воздух, когда от рыданий перехватывало дыхание. За исключением этих звуков, в комнате стояла гробовая тишина; казалось, она продолжается бесконечно.

Труп Пенджли бесформенной кучей лежал на полу. Одна нога была вывернута, и между задравшейся штаниной брюк и рваным носком виднелась голая лодыжка — бледная, в каких-то пятнах. Голова его упиралась в грудь.

Наконец Осмунд наклонился, поднял тело и положил его на диван, лицом к стене. Но когда он его укладывал, я успел мельком увидеть лицо Пенджли. Оно было бледное, грязное, небритое, с высунутым языком. В ту секунду во мне возникло убеждение, которое в дальнейшем, по мере того как тем вечером развивались события, даже окрепло, а именно что Пенджли исчез, что он сбежал от нас, когда Осмунд приложил его головой об стол, и теперь он, кривляясь, строил нам глумливые рожи из темных углов. И если, по-вашему, я говорю о трупе Пенджли без приличествующей случаю скорби, то вы должны запомнить: это оттого, что во мне постоянно жило вот такое весьма твердое убеждение. Насколько мне не изменяет память, у меня было смешанное чувство к его мертвому телу. С одной стороны, я был рад за него, а с другой стороны — я его жалел. Рад, потому что оно наконец-то освободилось от своей отвратительной душонки, а жалел — потому что оно стало теперь таким беспомощным, никудышным.