Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— Ну да, как те, что были прежде него, — Моисей, Авраам, Ной.

— И вы не считаете его Мессией?

— Мессией считаем.

— Как своего Господа и Спасителя?

— Не понимаю, о чем ты.

— Он умер на кресте за наши грехи, ради нашего спасения.

Он смотрел на меня, явно не понимая, о чем я толкую. Потом проговорил:

— А почему вы едите Его плоть и пьете Его кровь?

— Чего?

— Хлеб и вино. Священники говорят, что это Его плоть и кровь.

— А, это католики. И, кажется, некоторые другие деноминации. Но не вообще все христиане.

Я поспешила сменить тему, в которой и сама чувствовала себя не слишком уверенно, последние несколько лет испытывая больше сомнений, чем веры. Я полагала, что дважды пережила второе рождение — в шесть лет и в десять. Но всякий раз, что бы ни заставило меня встать перед алтарем и произнести слова Молитвы грешника вместе с остальными, кто последовал призыву Дедушки Пелтона, это чувство быстро улетучивалось. Я начала подозревать, что опыт других людей, их ощущения — смирение, свет, радость — в корне отличаются от моих. Судя по их рассказам, они испытывали такой же душевный подъем, что и я, но в отличие от меня сохраняли его надолго.

Уже месяц я жила в Лос-Анджелесе, и наступил мой восемнадцатый день рождения. Я проснулась рано, в напряженном ожидании чего-то. Хотя никаких оснований, конечно, не было. Как и предполагалось, никто ни слова не сказал, никто не вспомнил про мой день рождения. На работу идти не нужно было, а к Дине не хотелось. Около полудня явился Джейк, принялся стучать молотком в кухне. Я спряталась в своей каморке с библиотечной книжкой. Прошел день, наступил вечер. Ничего так и не произошло. После ужина позвонила мама. Я поговорила с ней из своей комнаты, чтобы никто не слышал. Грустным голосом мама пожелала мне счастливого дня рождения.

— Вчера я вернулась домой, Энджи. Очень расстроилась, что тебя нет.

Дедушка Пелтон тоже взял трубку.

— Твоя мать очень несчастна, Анжела, — сказал он. — Надеюсь, ты это понимаешь.

На душе, разумеется, стало еще хуже. Я попросила у отца позволения взять машину.

— У тебя какие-то планы?

— Ага, с подружкой с работы.

— Валяй, оторвись по полной!

— Хорошо повеселиться, — радостно, как всегда, помахала вслед Конни.

Садиг сидел на бордюре, как обычно. Подрулив к нему, я предложила прокатиться. Он удивился, но приглашение принял.

Мы немного покатались по округе. Я, в общем-то, не представляла, куда тут можно съездить, — Конни с отцом успели показать мне Беверли-Хиллс, Голливуд, пару пляжей.

Там мы в конце концов и оказались — на пляже. Немножко погуляли, покурили. Остановились и долго глядели на океан.

— У меня сегодня день рождения, — торжественно сообщила я океану.

Садиг обернулся ко мне, внимательно посмотрел.

— С днем рождения, Анжела, — произнес он, склонился ко мне и поцеловал. За первым поцелуем последовал другой, и еще, и еще.

Странное ощущение. У меня бывали парни и раньше, последний как раз Денни. Так что это был не первый поцелуй в моей жизни. Но по ощущениям очень похоже — только гораздо лучше. Первый раз я целовалась с соседским мальчишкой в Гарден-Хилл, сопливым и прыщавым. В поцелуях с Денни главным было доставить удовольствие ему. Но то, что происходило между Садигом и мной, не имело ничего общего с первым слюнявым опытом и определенно было гораздо более взаимным, чем с Денни. Задыхаясь, я положила ладонь ему на грудь, чуть оттолкнула.

— Не… не надо, Садиг. Это нехорошо.

В свете фонаря глаза его блеснули. Он, казалось, был потрясен не меньше моего. Запустив пальцы в мои волосы, он осторожно привлек меня к себе и прошептал прямо в ухо, нежно целуя после каждого слова:

— Ты думаешь, это грех?

— М-м, э-э… — Я ничего не соображала. — Нет. Да. Я… не… знаю.

Все слова куда-то подевались.

Он поцеловал меня еще раз, в губы, и говорить было просто нечем, и тогда я горячо ответила на поцелуй. Пока мы оба пытались перевести дух, он пробормотал:

— В моей религии это точно грех. Но у нас есть обычай, мут’а[68].

— Как это? — На самом деле я уже ничего не понимала.

Он прервался на миг, чтобы поцеловать мою шею, и теперь я окончательно утратила способность сосредоточиться на том, что он говорит.

— Временный брак.

— Временный?

Он поднес мою руку к лицу, прижался губами к внутренней стороне запястья, медленно и чуть касаясь переместился к центру ладони. Мои пальцы касались его губ, лица, нырнули в его густую шевелюру, вынуждая чуть приподняться.

— Брак, у которого есть начало и конец. — Он взял мои руки в свои, нежно продолжая бормотать слова прямо в ложбинку у основания шеи.

В ответ я смогла выдавить лишь невнятное «м-м».

— Это означает, что… это не грех. Есть обязательства. На определенное время.

— Обязательства? Не грех? И… как ты… что ты должен сделать?

Отодвинувшись, он пристально посмотрел мне в глаза.

— Мы заявляем о намерении. Я говорю: Анжела Роджерс, на эту ночь ты моя жена. А ты говоришь: Садиг Мубарак, ты мой муж на сегодняшнюю ночь.

— Садиг Мубарак? Ты мой муж? На эту ночь?

— Только на эту ночь.

— И что это меняет?

— Это означает… что я несу ответственность. Если что-нибудь случится.

Все произошло на заднем сиденье отцовского автомобиля. Для него, наверное, впервые, поскольку на самом процессе он был сосредоточен больше, чем на технике. Но именно поэтому получилось замечательно. Он все время останавливался, проверяя, как я. Чтобы убедиться, что мне хорошо. Денни никогда ничем подобным не интересовался. Когда все закончилось, мы не разомкнули объятий. Временные муж и жена.

Потом я тихонько погладила его по щеке и спросила:

— Сколько тебе было лет, когда твой отец умер?

— Не знаю. Я был совсем младенцем.

— Как он умер? — Я пыталась представить юную вдову Дину с маленьким Садигом на руках.

— Существуют разные версии, — усмехнулся он. — Некоторые считают, что во всем виновата моя мать.

— Виновата? — Я резко села. — Что ты имеешь в виду? Она что, убила его?! Не верь им! Уж я-то точно не верила.

— Да нет, — он тихо рассмеялся, — не убила. Но, говорят, довела его до этого.

— Что… это как?

Садиг больше не смеялся.