Ниже нуля - Брет Истон Эллис

Мы говорим о новой музыке, о лос-анджелесских командах, о дожде, Рип корчит рожи пожилой мексиканской паре, сидящей напротив; он смеется над ними и задирает на голову черную «Федору». Извинившись, я иду в уборную. Две остроты написаны на стене уборной в «Страницах»:

«Как обрюхатить монашку? Выеби ее».

«В чем разница между еврейской принцессой и тарелкой макарон? Макароны шевелятся, когда их ешь». И ниже: «Джулиан отлично берет в рот. И ему крышка».

* * *

В эту последнюю неделю в пустыне почти все разъехались по домам. Остались только бабушка, дедушка, отец, мать и я. Уехали горничные, садовник, смотритель бассейна. Мои сестры уехали в Сан-Франциско с тетей и ее детьми. Все очень устали от Палм-Спрингс. Мы были там девять недель, последние три – безвылазно в Ранчо-Мираж. Ничего особенного за последнюю неделю не произошло. Однажды, за пару дней до отъезда, бабушка поехала в город с моей матерью и купила голубой кошелек. Той же ночью родители взяли ее с собой на вечер в доме режиссера. Я остался в большом доме с дедом, который напился и рано уснул. Искусственный водопад в просторном бассейне отключили, и, кроме джакузи, весь бассейн был в процессе осушения. В остававшейся на дне воде кто-то обнаружил гремучую змею, и родители предупредит меня, чтобы я оставался дома и не ходил в пустыню.

В эту ночь было очень тепло; пока дед спал, я ел бифштекс и ребрышки, присланные самолетом двумя днями раньше из одной из гостиниц, которыми дед владел в Неваде. В ту ночь, посмотрев старую серию «Сумеречной зоны», я пошел прогуляться. На улице было пусто. Раскачивались пальмы, очень ярко светили уличные фонари, и, если смотреть за дом, в пустыню, повсюду была чернота. Не проехало ни одной машины, мне показалось, я увидел, как гремучая змея юркнула в гараж. Темнота, ветер, шорох живой изгороди, пустая пачка из-под сигарет, лежащая на въезде, произвели на меня жуткое впечатление, я вбежал в дом, включил везде свет, лег в постель и заснул, вслушиваясь в странные стоны ветра пустыни за окном.

* * *

Поздний воскресный вечер. Мы все в доме Ким. Делать особенно нечего, кроме как пить джин с тоником, водку с морем лимонного сока и крутить видеокассеты со старыми фильмами. Я все время смотрю на портрет матери Ким, висящий над баром в гостиной с высоким потолком. Новостей никаких, разве что Блер услышала о клубе «Новый гараж» между Шестой и Седьмой или Седьмой и Восьмой, и Димитрий, Ким, Алана, Блер и я решаем туда поехать.

«Новый гараж» устроен в четырехэтажной автомобильной стоянке; первый, второй и третий этажи заброшены, с прежних времен еще осталась пара машин. На четвертом этаже сам клуб. Музыка громкая, танцует множество людей, в зале запах пива, пота, бензина. Звучит новый сингл Icicle Works, в зале видны пара девиц из Go-Go's и кто-то из Blasters, Ким говорит, что заметила Джона Доу и Иксину[32], стоящих возле диджея. Алана беседует с двумя знакомыми англичанами, работающими у «Фреда Сигала». Ким разговаривает со мной. Ей кажется, что я больше не нравлюсь Блер. Я пожимаю плечами и смотрю в открытое окно. Смотрю в окно, в ночь, на крыши зданий делового района, темных, с редкими светлыми окошками где-то под крышами. Огромный кафедральный собор с большим подсвеченным крестом, нацеленным прямо на луну; луна, кажущаяся круглее, ядовито-желтее, чем должна быть. Замечаю на танцполе Блер с каким-то молодым красивым парнем, лет шестнадцати-семнадцати, они кажутся по-настоящему счастливыми. Ким говорит – это очень плохо, но я не уверен, что она и впрямь так думает. Димитрий, пьяный, несвязно бормоча, бредет к нам, мне кажется, он хочет что-то сказать Ким, но вместо этого бьет рукой в окно, оставляя кожу на стекле, вытаскивает руку обратно, разрезая, уродуя ее. Кровь, бьющая толчками, заливает стекло. Отвезя его в травматологическое отделение больницы, мы едем в кафе на Уилшир, сидим там с час и разъезжаемся по домам.

* * *

Еще одна религиозная программа по телевизору перед моей встречей с Блер. У говорящего седые волосы, розовые противосолнечные очки, пиджак с очень широкими лацканами, он держит микрофон. Неоново освещенный Христос безнадежно стоит на заднем плане.

– Ты в смятении, – говорит мне человек. – Чувствуешь разочарование. Не ведаешь, что происходит. Вот почему ты беспомощен, у тебя нет надежды. Вот почему тебе кажется, что выхода нет. Но Иисус придет. Он придет через телевизионный экран. Иисус поставит дорожный знак в твоей жизни, чтобы ты смог повернуть. Он сделает это для тебя сейчас. Отец Небесный, Ты освободишь плененных. Тех, кто в путах, научи их. Празднуйте Господа. Пусть это будет ночь Искупления. Скажите Иисусу: «Прости мне грехи мои» – и вы сможете почувствовать радость, которая непередаваема. Пусть переполнится ваша чаша. Во имя Иисуса, Аминь… Аллилуйя.

Я жду, что что-то произойдет. Сижу около двух часов. Ничего не происходит. Я встаю, добиваю остаток кокаина, что в моем шкафу, останавливаюсь выпить в «Поло-лаунж», перед тем как заехать за Блер, которой, позвонив раньше, сказал, что у меня два билета на концерт в «Амфитеатр», она лишь произнесла: «Я пойду», я сказал, что заеду за ней в семь, и она повесила трубку. Сидя один в баре, я говорю себе, что позвоню по одному из номеров, которые вспыхивают в низу экрана. Но понимаю: я не знаю, что сказать. Я помню пять сказанных слов. Пусть это будет ночь Искупления.

Почему-то я вспоминаю эти слова, сидя с Блер в «Спаго» после концерта, уже поздно, мы одни в патио, Блер, вздохнув, просит сигарету. Мы пьем коктейли «Кир-рояль», Блер уже выпила много, когда же она заказывает шестой бокал, я говорю:

– Может быть, хватит.

И она смотрит на меня и говорит:

– Мне жарко и хочется пить, и я буду заказывать, блядь, что хочу.

* * *

Я сижу с Блер в итальянском кафе-мороженом в Уэствуде. Мы едим итальянское мороженое и разговариваем. Блер вспоминает, что на следующей неделе по кабельному «Вторжение похитителей тел».

– Старый? – спрашиваю я, думая, почему она говорит об этом фильме. У меня возникают параноидальные ассоциации.

– Нет.

– Римейк? – спрашиваю я осторожно.

– Да.

– А. – Я смотрю на свое почти нетронутое мороженое.

– Ты сегодня почувствовал землетрясение? – спрашивает она.

– Что?

– Ты почувствовал землетрясение сегодня утром?

– Землетрясение?

– Да.

– Этим утром?

– Да.

– Нет, не почувствовал. Пауза.

– Я думала, может, ты почувствовал.

На стоянке машин, повернувшись к ней, я говорю:

– Слушай, я виноват, правда, – хотя не уверен в этом.