Уставшая от любви - Анна Данилова

Лена машинально повернула голову в сторону небольшого платяного шкафчика, в котором не поместилась бы и половина Сережиного тела — все-таки он был высоким мужчиной.

— Микрочастицы тканей и все такое, понимаешь? — продолжала я и вдруг замерла, увидев в углу, за шкафом большую напольную вазу из белой глины с букетом засохших красных роз. — И лепестки красной розы.

Я уходила из квартиры Юдиных с номером телефона женщины, представившейся медсестрой гинекологического отделения. Но в машине, открыв свой ноутбук и вбив в поисковик этот номер, я с грустью констатировала, что этот номер принадлежит самой поликлинике, значится как номер регистратуры. Значит, женщина, которая выдала себя за сердобольную медсестру, пришла в поликлинику, отвлекла медсестру из регистратуры, чтобы воспользоваться ее телефоном.

Я поехала в поликлинику. Но надо знать наших медсестер, особенно из регистратуры. Полная немногословная женщина с миной уставшего от жизни человека смотрела на меня поверх своих очков с толстыми стеклами и, казалось, не воспринимала мои слова. Словно я говорила с ней по-китайски.

— Я всегда на своем рабочем месте, — наконец сказала она. — И никто меня никуда не отвлекал. Что вы такое придумываете? И вообще, у меня очередь, видите, люди ждут?

Думаю, что я раздражала ее уже своим видом. На мне была блузка, белая, с ирландскими кружевами стоимостью как чугунный мост. А изумрудов и бриллиантов на мне было больше, чем шариков на рождественской елке. Плюс мои духи, которые своим цитрусовым ароматом заполнили всю поликлинику, нейтрализовав вонь непромытых полов, людского пота и медикаментов. Да она меня просто возненавидела, эта женщина из регистратуры, которую я попыталась оторвать от работы. К тому же она не знала, что привело меня к ней, возможно, она подумала, что я хочу «проехаться» по ее трудовой дисциплине.

Ну и ладно, решила я, выходя на свежий (относительно свежий) воздух. Мало ли кто мог ее отвлечь? Может, она и не запомнила бы женщину-аферистку, воспользовавшуюся ее рабочим телефоном.

Я поехала к Лизе Воронковой.

— Вы? — Она захлопала своими длинными ресницами. В ее глазах я прочла страх. — Зачем вы здесь?

— А ты зачем, маленькая рыжая сучка, коллекционировала сперму моего мужа? Чтобы забеременеть от него?

— Да что вы такое говорите? — воскликнула она, кутая свое тощее тело в прозрачный розовый пеньюар.

Между тем я вошла, оттеснив хозяйку в глубь прихожей.

Да, это была не квартира, а музей! Чего в ней только не было! Права была Юдина, у Лизы водились деньги. И немалые. Если бы не этот факт, может, и не посмела бы она приблизиться к Сереже. Да и он вряд ли стал заглядывать в грязную берлогу, чтобы справить свою сексуальную нужду. Квартира Лизы была огромная, светлая, в престижном доме с консьержкой (которая не могла меня не впустить уже хотя бы по тому, как уверенно я вошла, кинув небрежно «К Воронковой!», не говоря уже о моих брилллиантах, которые не раз играли свою сверкающую роль пропуска в разные места).

Очень красивая мебель, картины, антикварные вазы, украшения, ковры. При всей общей захламленности квартиры, которая напоминала филиал антикварного магазина, в целом она выглядела чистой, привлекательной. По всей квартире распространялся аромат лимонов. Я удивилась, пройдя с хозяйским видом на кухню, где на столе были рассыпаны штук пятнадцать разрезанных лимонов, лежал пучок свежей мяты и два хрустальных высоких графина. Словом, моя придурковатая соперница, одна из самых непостижимых любовниц моего мужа, готовила домашний лимонад, такой же, как каждый день готовила я сама! Должно быть, промелькнуло у меня в голове, ее научил этому Сережа.

— Что вам здесь нужно? — спросила совсем уж нормальным тоном Лиза, нервно почесывая пальцем свою щеку.

— Ты что, антиквариатом торгуешь? — спросила я, беря одну половинку лимона и отжимая сок в графин. Сок потек по моим пальцам.

— Нет, папа.

— Ясно. А твой папа знает, что ты собиралась зачать от моего мужа?

— Знает. Он против, конечно.

— А все эти шляпки, цветочки и прочая дребедень — ты нарочно разыгрываешь из себя полоумную?

— Нет, ничего я не разыгрываю. Просто живу в своем мире, — сказала она, нахмурившись.

Все равно клиника, подумала я, двигаясь дальше по квартире в поисках любовного гнездышка. И я его нашла. Огромная резная кровать темного дерева, кружево, балдахин. Действительно, почему бы после спектакля не поваляться здесь в обнимку с уступчивой и все позволяющей дурой?

Была бы здесь моя Катя, она бы сказала: «Не жалей ты своего Голта. Туда ему и дорога».

Я словно услышала ее голос!

Красных засохших роз в квартире было больше чем достаточно. Конечно, цветы оставлял здесь Сережа. Ведь он редко когда выходил из театра после спектакля без охапки цветов от поклонниц.

— Розы бы надо выбросить, — заметила я тоном хозяйки.

— Выброшу, — закивала эта девочка-женщина. — Хотите чаю? У меня есть очень хороший, мне папа привез из Китая.

Мы сидели за столом и разговаривали. Думаю, у нее был один из тех редких случаев шизофрении, когда в момент прояснения рассудка она казалась совершенно здоровым человеком. Но все же она была больна. Один взгляд ее чего стоил!

— Лиза, ты знаешь, кто убил Сергея? — спросила я ее прямо.

— Да я уже говорила и еще раз повторю — Лена Юдина! Она ревновала Сергея ко мне, но ничего не могла поделать — ведь он любил только меня!

— А это ничего, что ты находишься в обществе его законной жены?

— Да, я все понимаю, вы его жена, но только ведь на бумаге! Он любил меня, мое тело, мою грудь…

С этими словами Лиза распахнула пеньюар и продемонстрировала свои белые, острые, с розовыми сосцами груди.

— Лиза, ты это серьезно? — Я кивнула на ее прелести. — Или ты валяешь дурака? Никак не могу понять!

— Вы толстая и некрасивая, Сережа вас никогда не любил. Он любил меня, потому что я молодая, у меня хорошая кожа, как у ребенка! А еще я делала ему подарки, но в основном давала деньги. Я понимала, что ему влом спрашивать у вас, унижаться, а я сама давала ему, мне было для него не жалко.

Прикормила, молодая блудница.

Мне вдруг стало скучно.

— Ты любила его, Лиза?

— Да, очень любила. — Она неожиданно, словно преодолев тысячу зажеванных, проглоченных кадров, составляющих контекст предыстории, разрыдалась. Больше того, она, вдруг увидев в моем лице человека сочувствующего и родного, бросилась мне на шею. Я почувствовала, как по моей щеке и шее потекла теплая влага.

И, странное дело, я вдруг на каком-то инстинктивном уровне, словно эта девочка пробудила во мне спящие крепко материнские чувства, обняла Лизу и заплакала вместе с ней.

Когда мы с ней немного успокоились, я снова спросила ее, кто убил Сережу.