Мертв только дважды - Антон Чиж

— Тогда у меня последний вопрос. Только скажите честно, профессор: чего вы опасаетесь?

Дьёрдь опять поманил к себе. Карлос подставил ухо.

— Лунный Ветер! — прошептали в него.

Нельзя было показывать своего отношения, но Карлос не удержался.

— Профессор, вы серьезно?

— Более чем, мой друг!

— Но Лунный Ветер — это легенда. Блеф. Удобная ширма…

— У меня есть самые верные сведения, что он — конкретный человек. Уже появился в Будапеште. И начал охоту на кувшин. Нельзя допустить, чтобы кувшин попал в его руки.

— Почему?

— Последствия могут быть непредсказуемыми…

Кажется, Дьёрдь говорил чрезвычайно серьезно. С полной убежденностью. Как бы абсурдно это ни было.

— Постараемся не дать Лунному Ветру ни одного шанса, — сказал Карлос. — Мы не обсудили один важный момент.

Профессор прикоснулся ко лбу, словно проклинал старческую забывчивость.

— Ваш гонорар — миллион евро.

Карлос молча кивнул. Это означало, что себе Дьёрдь собирается оставить не меньше десяти. Заказ становился поистине необычным.

Они пожали руки, заключая сделку. Дьёрдь просил держать его в курсе любых событий и быстро ушел из царства распродаж. Карлос подумал, что давно не бывал в сувенирном магазине.

Сейчас было самое время.

10 мая, вторник

Санкт-Петербург, Большая Морская улица

12.30 (GMT+3)

Для гостей не лучшее время. Алдонин заставил себя нажать кнопку звонка. Большая дверь уцелела с конца XIX века, когда построили дом. В революцию ее не сломали, в блокаду не пустили на дрова, в лихие девяностые не поменяли на стального монстра. Дверь стояла, как неприступная крепость. Время отложилось на ней слоями краски.

Алдонин услышал, как скрипнула внутренняя дверь, замок щелкнул, и на пороге показался пожилой мужчина в отглаженных брюках, накрахмаленной рубашке, черном галстуке и вязаной жилетке. Из домашнего на нем были только тапочки. Хозяин квартиры был седым, на лбу пролегли глубокие морщины. Незваному гостю он улыбнулся, как долгожданному другу.

— Андрей Иванович! Как же я рад тебя видеть?

— Ничего, что свалился без предупреждения?

— Ты можешь приходить в любое время… Заходи, товарищ адмирал…

В прихожей Алдонин снял плащ (он был в гражданском), повесил на вешалку, которая была ровесница квартиры. Пригладил волосы и вошел в гостиную. Здесь он не был давно. А когда-то подолгу засиживался в этой гостеприимной семье. В квартире ничего не изменилось. Та же мебель, которая служила деду нынешнего хозяина квартиры, те же картины и фотографии на стенах. И все та же необъяснимая атмосфера настоящего петербургского дома, которую невозможно описать словами, но которая чувствуется каждой клеточкой сердца. Что-то такое особенно настоящее, навсегда потерянное нынешним временем, скромное, строгое и аристократичное. Что нельзя купить ни за какие деньги, но можно получить только от предков. Алдонин вздохнул и понял, как ему не хватало этого воздуха — воздуха покоя.

Между тем хозяин дома достал из старинного серванта графинчик с янтарной жидкостью и две рюмки. Капитан 1 ранга Дмитрий Петрович Корнев был в отставке пять лет. Он жил один, держал дом в корабельном порядке, как полагается потомственному моряку. Вдовцом Корнев остался более десяти лет назад, привык к одинокому существованию. Два раза в неделю читал лекции в Военно-морской академии, перед Днем Победы и 1 сентября его приглашали выступать в школы. Обычная жизнь военного пенсионера.

Пиджак адмирал скинул по-свойски и повесил на спинку настоящего дубового стула. Корнев сел рядом. Разлил коньяк и поднял рюмку.

— За что выпьем, Андрюша?

— За Победу, Дима… Какой бы ценой нам ни досталась.

— За нашу Победу…

Они тихонько чокнулись. Коньяк моряки пьют залпом.

Корнев подвинул блюдечки с лимоном и красной рыбой, молча разлил по второй.

— За всех моряков, Дима, кто сейчас в море и кто на суше.

Адмирал выпил до дна, закусил ломтиком семги. Традиция эта придумана не им. И не ему нарушать. Разлив третий раз, Корнев отодвинул графинчик.

— За тех, кого с нами больше нет… За тех, кого мы помним, и тех, кого не знаем… За моряков, отдавших жизни за Родину. И Победу… Которая была и которые будут.

— За наших товарищей…

— Не чокаясь, адмирал…

Они выпили стоя, помолчали каждый о своем. Первым нарушил тишину Алдонин.

— Как живешь, Дима? — спросил он, жуя дольку лимона.

— Не жалуюсь… Пенсии хватает, силы при мне…

— Прошу разрешения, товарищ капитан 1 ранга, личный вопрос…

— Адмиралы разрешения не спрашивают, Андрюша…

— Ты Алешку в записку поминальную вписываешь?

Корнев отставил рюмку. Оперся рукой о стол, сидел молча.

— Не смог… — наконец ответил он. — Сколько раз пытался, рука не поднимается.

— Двадцать пять лет прошло…

— Насколько помню… — Корнев прямо смотрел на Алдонина. — Мне сообщили, что при выполнении особого задания Алеша пропал без вести. Так?

Алдонин кивнул.

— Тело не нашли?

Адмирал промолчал.

— Задание выполнялось на море?

— Дима, ты знаешь, я не имею права об этом говорить.

— Будем считать, что на суше. Только море не отдает тела. Если моряк пропал без вести на суше, его нельзя заносить в списки безвозвратных потерь. И поминать за упокой нельзя. Я считаю так. У тебя появились новые сведения?

— Нет новых сведений Дима. Мы ничего не знаем. Хотя я не имею права это тебе говорить.

— Женушка моя пятнадцать лет Алешку ждала, верила, что он жив. Так и ушла. Ее веру предать не могу. До последнего вздоха буду верить, что сын не погиб.

— Я тоже хочу в это верить, — сказал Алдонин. — Только трудно. За столько лет никакой весточки?

Корнев покачал головой.

— Ни одной открытии из какой-нибудь далекой страны? Ни письма от забытого родственника за рубежом?

— Ничего…

Адмирал это знал. Первые десять лет семья Корнева находилась под жестким контролем. Вся переписка, все контакты проверялись Особым отделом. Только говорить об этом Алдонин не имел права.

— Все равно не верю, — сказал Корнев. — Мой единственный сын, моя гордость… Как человек может бесследно пропасть на суше, Андрей? Он ведь не робкого десятка, не беспомощный малыш?

Алдонин заметил, что отец не говорит о своем сыне в прошедшем времени.