Записки миллионера - Виктор Ермаков

– Не понял, что мне-то делать?

– Ничего, поработаешь – будешь понимать с полуслова, – улыбнулся он. – А сейчас идём со мной, спустимся в шахту, бригадир даст задание.

Чтобы не утомлять вас, уважаемый читатель, долгими объяснениями, как устроена шахта, я, с вашего позволения, опущу многие моменты. Если совсем коротко, то в шахте две основные профессии – проходчик (это тот, кто пробивает штреки, иными словами – тоннели, подготавливая их к добыче угля) и добытчик (горнорабочий очистного забоя – тот, кто, собственно, и добывает уголь). Кроме этого на шахте масса представителей других профессий, без которых работа шахты была бы невозможна.

Я имел корочки забойщика, то есть добытчика угля. И вот мы спускаемся всей бригадой в шахту. Идём по штреку, который залегает на глубине нескольких сот метров и имеет протяжённость полкилометра. Штрек – это пробурённая проходчиками горизонтальная скважина, метра два высотой и столько же шириной. Иногда потолок становится ниже – и тогда твоя каска касается потолка. Ноги в резиновых сапогах хлюпают по воде. Идём гуськом. И вот мы в забое, иногда его называют «лавой». Это такой же штрек, но имеющий разный наклон. Наш штрек уходил вниз под 17 градусов и имел длину метров 300. В этом забое мне и придётся добывать уголь несколько месяцев, пока он не закончится и бригада не перейдёт во вновь подготовленный забой.

Бригадир закрепил меня за пареньком по прозвищу Туня со словами: «Смотри, учись, делай, что он тебе скажет».

Уже через пару часов я успокаивал себя одной мыслью: «Скоро обед, потом ещё поработаем – и конец смены. И никакие силы завтра не заставят меня вновь сюда спуститься. Никакими "Волгами", даже с кисточками на чехлах, и уж тем более жигулями, меня тут не удержать. Это мой первый и последний день в шахте».

Огромный комбайн, словно чудовище, вгрызался в стену из угля. Его зубцы крошили и отваливали от стены на бегущую ленту уголь, а сам он сползал по цепи вниз и тут же поднимался обратно вверх. Грохот стоял неимоверный, угольная пыль плотной стеной висела в воздухе, залезала в нос, глаза, не давая возможности дышать. Сверху сыпались мелкие камни, угольная крошка. Стуча по каске, проникая за шиворот брезентовой куртки, вся эта колющая, режущая шелуха ссыпалась в сапоги, мешая ходить. Каждые двадцать минут я садился, снимал по очереди сапоги, вытряхивал и надевал снова. Туня, скинув куртку, работал в одной рубахе.

– Чего ты постоянно садишься, трясёшь чего-то из сапог? – с недоумением спросил Туня.

– Так это, Туня, ходить же невозможно, что делать-то? – с надеждой обратился я к опытному наставнику.

– А ты не обращай внимания, чем быстрее привыкнешь – тем лучше для тебя, – ответил он, и в это время прозвучала серена.

– Поберегись, – крикнул Туня, прячась за металлическую стойку. – Сейчас палить будут.

Я хорошо уяснил на курсах, что такое «палить». Взрывники бурили в пласту угля отверстия, загоняли туда несколько шашек тротила – и взрывали. В это время все находящиеся на данном участке люди обязаны спуститься вниз и укрыться в вентиляционном штреке. Но до него нужно было ещё дойти. А это несколько сот метров под углом 17 градусов. А потом снова подняться. И так несколько раз за смену. Что делала бригада? Правильно. Нарушая технику безопасности, пряталась за металлические стойки. Спрятались. Бабахнуло – вышли, снова работают. И только я нёсся вниз, иногда на пятой точке, чтобы укрыться, как учили на курсах. Громыхало, угольная пыль оседала, я выскакивал из-за угла и карабкался вверх. Скакать вниз под уклон было намного легче и даже интереснее, чем идти вверх. Я поднимался к отметке, где работал мой наставник, дыша как загнанная лошадь, садился, вытряхивал уголь из сапог, а через полчаса всё повторялось. Сбегав туда-сюда три раза, я понял: не то что «Волгой» – но даже «Волгой с холодильником "Бирюса" и румынской стенкой впридачу» меня не заманишь спуститься сюда ещё раз. Перед глазами плыли радужные круги, хотелось пить.

– Ты чего туда-сюда мечешься? Работать пришёл или сдавать норму ГТО по бегу на пересечённой местности? – смеялись надо мной мужики…

Фляжки с водой и тормозки бригада оставляла в начале лавы, куда после очередного забега я поднимался за спасительной влагой. В этот момент всё вздрогнуло, заскрипело, и как будто ветерком повеяло. Затем наступила гробовая тишина. Шахтёры замерли, прислушиваясь. Только лучи лампочек, прикреплённых к каскам, забегали по чёрному угольному потолку. Все смотрели вверх.

– Лава садится, – услышал я чей-то голос. – Крысы забегали. Крысы первыми чуют давление, – продолжал этот же голос, от чего у меня по спине забегали мурашки. Пить хотелось нестерпимо, но я застыл на месте.

– Что значит лава садится? – произнёс я пересохшими губами.

– Да не бойся, – подмигнул мне паренёк, показывая белые зубы на чёрном от угля лице. – Мы сейчас на глубине 300 метров. Над нами металлические щиты. Вверху над ними пустота. Купол. Уголь выбрали. Вот эта пустота садится. Поиграет и затихнет, – продолжил он, словно речь шла о сущем пустяке.

– А если не затихнет? – спросил я совсем упавшим голосом.

– Ну, тогда придавит, – с этими словами паренёк поправил сбившуюся на бок каску и зашагал вниз.

«Собственно, чего мне ждать конца смены? Можно ведь и сейчас уйти. Хотя дорогу назад точно не найду. Придётся дорабатывать смену», – убедил я себя, снимая тормозок и фляжку. Фляжка была пуста. Открутив колпачок, я перевернул её и потряс. Пуста. Совсем. Лишь несколько капель, сверкнув под лучом лампочки, упали на сапоги. Некоторое время я молча смотрел на фляжку, вспоминая, как подходил к крану с водой, наполнял её, даже попробовал на вкус. Ошибки быть не могло. Вода в ней до этого была.

Луч света приближался ко мне, затем послышались тяжелые шаги и голос.

– Сухо? Василий сегодня с похмелья. Точно он осушил. Колосники горят, вот он свою выпил, а потом и твою прихватил. Это тот шутник, что утром тебя подкалывал.

Я стоял с пустой фляжкой в руке, проклиная Василия и его горящие колосники.

– Такое иногда бывает, – не злобно добавил он. – Вот, хлебни, – парень протянул мне свою фляжку, и я с жадностью сделал несколько глотков.

– Спасибо. Первый день сегодня. Ещё не знаю местные законы и порядки. Привыкну. А ты давно работаешь в шахте? – спросил я, возвращая фляжку.

– Пять лет, – ответил он, доставая свой тормозок. – Обед через 10 минут, бригада потихонечку поднимается. Поэтому ты не спеши возвращаться, располагайся.

Через несколько минут лучики света хаотично забегали по чёрной угольной стене. Послышался смех вперемешку с матами. Бригада шла на обед. Собственно, обедом в полном понимании этого слова пятнадцатиминутный перекус назвать было сложно. Мужики сели на постеленные куртки, развернули тормозки. Я смотрел на них и не решался открыть свой.

– Чего стоишь-то? Садись, ешь. Водитель персональный утром не приехал, думаю, и повар персональный тоже не придёт, – послышался голос всё того же утреннего шутника, то есть Василия. Мужики дружно засмеялись, послышался один анекдот потом другой. Я достаю из пакета небольшое полотенце, стелю его на куртку. Несколько фонарей направляются на него, потом поднимаются на меня. Достаю завёрнутые в салфетку небольшой нож, вилку. Разговоры стихли, зато лучи фонарей почти всей бригады упали на импровизированный стол. Выкладываю аккуратно порезанные ломтики белого хлеба, яйцо, сосиску, кекс, шоколадный батончик и стеклянную бутылочку ряженки. Рядом кладу небольшую стопку салфеток. Мой рацион существенно отличался от шахтёрского тормозка. Да и то понятно: жена в ресторане работала.