Сиамцы: повесть - Андрей Жвалевский

Лиза чуть улыбнулась и стала похожа на себя. На обычную, спокойную, улыбчивую маму.

— Мы еще месяц пролежали с тобой в больнице. Когда ты первый раз ела сама, медсестры тебе аплодировали. Я плохо помню то время, это было какое-то бесконечное счастье… Живой ребенок. Мой живой ребенок… Что, телефон звонит?

— Нет, просто срочно надо кое-что исправить, — сказала Геула, с трудом попадая по кнопкам дрожащими пальцами.

Инстаграм. Редактировать. Уф…

*

Ян все-таки пролистал пару учебников по сценарному мастерству. Кое-что (всякие «арки», «биты» и прочие «перипетии») он даже не пытался запомнить. Но суть уловил. Нужен конфликт. То есть герой чего-то хочет, а ему не дают. Не просто хочет, а ему прямо вот кровь из носу нужно. Стал пересматривать любимые фильмы, чтобы проверить их на конфликт.

«Хардкор» пришлось пересматривать чуть ли не покадрово. Это кино научило его большему, чем все учебники.

Ян все выходные находился под впечатлением, ему очень хотелось придумать такой же конфликт, как в «Хардкоре». Чтобы вопрос жизни и смерти. Чтобы не было времени на всякие бла-бла-бла. Или ты прямо сейчас вытащишь кардиостимулятор из вон того чувака, или умрешь.

По инерции пересмотрел еще пару фильмов. А заодно старый черно-белый «Гамлет» (на него активно ссылался автор одного из учебников). «Гамлет» неожиданно вставил.

В понедельник пошел в школу, но думать продолжал о своем. Учителя его, к счастью, особо не дергали, только на литературе Регина Сергеевна решила потретировать:

— Маринич! А не поделишься ли и ты с нами своими соображениями по теме урока?

Ян заморгал, пытаясь вернуться к реальности:

— А что за тема?

Класс грохнул. Русичка постучала указкой по столу и ответила:

— Да бог с ней, с темой. Расскажи о книге, которую ты сейчас читаешь. Ты ведь читаешь сейчас что-то?

— Ага, — кивнул Ян. — «Гамлета».

Учительница даже вопрос не смогла задать, но Ян прочитал его по лицу.

— Нет-нет, я не прикалываюсь! — Он прижал руку к груди для убедительности. — Реально читал! И кино старое посмотрел! Крутая штука! У Шекспира же там конфликт на конфликте! И все такие… правильные! Не между хорошим и плохим, а между двумя плохими!..

Яна понесло. Он даже немного расстроился, когда Регина его остановила:

— Достаточно… Десять. Вот видишь, Ян, можешь, когда захочешь!

Выражение лица у нее при этом было странное. Ян поймал на себе несколько заинтересованных взглядов. В том числе Жанны. «Кажется, — рассеянно подумал Ян, — я ей чего-то обещал». Но тут же отвлекся. Розенкранц и Гильденстерн навели его на одну идею, которая могла оказаться суперской.

*

— А что это ты рисуешь? — раздался над ухом Яна голос Жанны.

— Схему, — ответил Ян, не вдаваясь в подробности.

— Какую?

Он не ответил. До конца перемены оставалось три минуты, а потом — физра, там особо не порисуешь. А Яну очень хотелось дорисовать схему сюжета, пока не забыл. Два друга, один из которых умирает, а второй тащит его на себе.

— Ну, не хочешь говорить — не надо, — пожала плечами Жанна. — А когда фотосессию… то есть видеосессию будем делать?

Теперь Ян вспомнил, что он обещал Коротич. То есть не обещал, а…

Впрочем, на разборки времени не было. Чтобы отвязаться, он заявил:

— Я не могу! У меня канал заблокирован!

— Так ведь не обязательно на твоем канале! — Жанна не собиралась отступать. — Ты просто сними и мне отдай. А я у себя выложу.

Ян мучительно пытался не потерять мысль и придумать отмазку для Жанны.

— А вообще «Сиамтуб», — продолжала она, — крутой! И идея это про сиамских брата и сестру классная…

И тут в его голове что-то вспыхнуло.

— Коротич! — сказал он с чувством. — Я тебя обожаю! И скажи Петровичу, что у меня… я ногу потянул!

Ян скомкал схему, швырнул ее в урну и бросился вниз по лестнице. Новую схему следовало составить в тихом безлюдном месте. Например, дома.

*

Лизе стало плохо. Она бодрилась, говорила: «Ничего, ничего, я просто полежу…», но Геля видела — что-то не так.

Лицо у мамы стало серым, а когда ей понадобилось встать, поднялась она с трудом, а потом шла, пошатываясь, как будто пол уходил у нее из-под ног.

Геула позвонила Альбине. Та примчалась через полчаса.

Мама, конечно, возмутилась, что Геля беспокоит людей по пустякам, но Аля быстро оценила ситуацию и вызвала скорую.

— Можем пока без госпитализации, — сказал врач, — стресс, давление. Больше спать, меньше нервничать.

После укола Лиза заснула, а тетя Аля с Геулой сидели на кухне и пили чай.

Альбина и Геуле дала успокоительное и заявила, что останется у них ночевать. Геля не возражала. Оставаться одной с больной мамой ей было страшно.

— Ты знала про мое имя? — спросила она Альбину.

— Знала, — сказала она, — я говорила Лизе, что нужно тебе рассказать. Но она не любит вспоминать.

— Я поняла, — сказала Геля, — но я бы хотела знать об этом раньше.

— Это не просто имя, — сказала Альбина, — это очень мощное имя.

— Я знала, что в переводе с иврита «Геула» — «спасение», но я никогда не думала, что… Я думала, что Ада назвала меня в честь кого-то. Я всегда считала ее родной бабушкой… То есть я знала, что она не родная, но…

— Мы все ее любили, — улыбнулась Альбина, — у нее в руках замолкал любой младенец, весь роддом на нее молился. У Ады все дети ели, спали и выздоравливали. Она, когда в палату заходила, как будто ведро спокойствия разливали. Грудь расцедит, рукой по шву проведет, вроде уже и не болит. Сидишь вся в слезах и соплях, Ада мимо пройдет, через минуту думаешь, чего я тут надрываюсь? Хорошо же все! Я у нее как-то спросила, сколько детей прошло через ее руки.

— А она?

— Сказала что-то на идише. Объяснила, что любви хватит на всех.

Геля много знала про бабушку Аду, мама рассказывала.

У нее была большая семья, но в войну выжила она одна. Всех убили, а Аду спрятал парень-сосед. Влюблен был очень. Родители, когда узнали, что он спрятал еврейку, выгнали из дому обоих. Они сбежали в партизаны, парня быстро убили, а Ада осталась. Ее отец был врач, она многое знала и умела, поэтому была нарасхват — у нее была очень легкая рука, раны как будто сами затягивались. Но сама она сильно застудилась в лесу и себе помочь не смогла, поэтому своих детей у нее никогда не было и быть не могло.

На акушерку Ада пошла учиться сразу, как только освободили Минск. Какой-то она дала себе зарок. Мол, должна помочь родиться стольким людям, сколько умерло у нее на руках. И помогала. Работала до последнего дня жизни. В «семерке» проработала сорок лет — со дня основания. Сначала акушеркой, потом сама захотела перейти медсестрой в отделение новорожденных. У нее не было родных, не было семьи. Но было очень много благодарных мам и детей. Многие, как и Геула, звали ее баба Ада. На могиле у нее почти всегда живые цветы.