Вестники Времен: Время вестников - Андрей Мартьянов

– Господин не из здешних краев? – с легким удивлением отметила женщина, доставая толстую свечу и зажигая ее от догорающей. – Для иноземца вы говорите на удивление правильно («Льстит ведь, – грустно отметил Дугал. – Сам знаю, два слова выговариваю верно, на третьем ошибаюсь»).

Свечной фитиль затрещал, разгораясь и наполняя комнату желтыми бликами. Госпожа Анна обернулась, безбоязненно разглядывая человека, нарушившего привычный уклад ее жизни.

Навскидку Дугал оценил возраст незнакомки лет в двадцать или немногим меньше. Вынести суждение относительно ее фигуры не позволяло просторное одеяние бледно-голубых и синих тонов, обильно расшитое у ворота и по подолу золотой нитью. Крошечные золотые искорки поблескивали и в перекинутой через плечо толстой темно-каштановой косе. Византийка могла считаться весьма привлекательной особой – правильные черты миловидного личика, острый носик и яркие глаза с поволокой. Как заинтересованно отметил скотт, природа наградила госпожу Анну глазами светло-серого, пепельного оттенка.

Общее впечатление от увиденного получалось двойственным. Вроде бы дама, приятная во всех отношениях – однако на всем ее облике, как паутина на статуе, лежит отпечаток тщательно скрываемой, безысходно-тоскливой печали. Люди в подобном состоянии духа плывут по течению жизни, не пытаясь ее изменить, принимая и доброе, и злое со стоическим равнодушием.

Что-то произошло с юной и хорошенькой женщиной, обратив ее в прихваченное морозом, равнодушное к собственной участи создание. Причина могла быть какой угодно. Пережитая война, гибель родных, похищение из дома и далее до бесконечности.

Гостеприимным жестом предложив полуночному гостю садиться, госпожа Анна пристроилась на краешке одного из табуретов. Подняла очи в длинных ресницах, густо начерненных по здешнему обычаю, и благовоспитанно осведомилась:

– Так что вы намеревались похитить? Если хотите проникнуть в дворцовую сокровищницу, предупреждаю сразу – это невозможно. Где хранится диадема базилевсов, я тоже не знаю. Правда, у меня имеются украшения.

– Оставь себе, – великодушно разрешил Дугал. – Скажи лучше вот что…

«Где ночует ваш император?»

Вместо заранее подготовленного разумного вопроса с языка сорвалось совершенно неуместное:

– Другая на твоем месте не была бы столь доверчивой. Вдруг меня подослали враги вашего правителя? Или кто-нибудь, желающий навредить тебе?

Женщина повела рукой – взлетел и опустился широкий рукав:

– Если вы шпионите для кого-то – я не знаю никаких тайн. Если вам велено испытать мою верность трону – я не сказала ничего противоправного. Единственный мой проступок кроется в том, что, обнаружив ваше появление, я не кликнула стражу. Но я испугалась. Вы же грозились меня убить, – она слегка потупилась и добавила: – Только я не думаю, что вы подосланы. Тогда бы вы вели себя совершенно по-другому. Ко мне уже присылали таких… проверять. Скорее всего, вы именно тот, за кого себя выдаете – то есть грабитель.

Дозор – числом не менее пяти человек – бодро прогрохотал по коридору, задержался у выхода на балкон и шумно потопал дальше.

– Иногда они суются и в жилые покои. Якобы удостовериться, все ли в порядке, – озабоченно сказала госпожа Анна. – Я их прогоню, но подозрения все равно возникнут… Вам нужно что-нибудь маленькое и ценное? К этому зданию примыкает галерея, ведущая в Старый римский павильон. Его легко узнать – перед ним расположен большой фонтан, утыканный мраморными рыбами. Там хранится собрание древних монет и разные драгоценные безделушки.

– Гм… А что, наведаюсь, посмотрю, – грустная фрейлина могла оказаться кладезем полезных знаний, но Дугалу внезапно расхотелось задавать ей вопросы. Уходить, что самое странное, тоже совершенно не тянуло – хотя полуночное сидение в гостях могло скверно закончиться. У госпожи Анны наверняка есть прислуга, которая запросто может сунуться к хозяйке за приказаниями, наткнуться на незнакомого человека и завизжать. Или промолчать, вымогая у госпожи оплату своего безмолвия. – Ты… ты это… не ходи за мной. Я и сам могу найти обратную дорогу. Ты никого не видела и ничего не слышала, поняла?

– Да, – послушно кивнула женщина. Кельт уже перешагнул через порог, когда в спину ему долетело робкое:

– Кирие… Я понимаю, наверняка это очень опасно… Но если вы снова наведаетесь сюда… И если вас не затруднит… Навестите меня. Представить не можете, какая здесь скука!

«Зайду, как не зайти, – бормотал про себя самозваный грабитель, вновь карабкаясь на горбатую крышу, выложенную мелкими черепицами. Лунный серпик передвинулся ближе к морской поверхности, извещая мир и его обитателей о том, что ночь давно перевалила за середину. – Скучно ей, видите ли. Зато мне несказанно весело. Диковинная девица, надо признать. Тихая какая-то, запуганная. Несладко ей тут живется. У здешней императрицы, наверное, характер еще тот – подай, принеси, этого желаю, того не хочу. Будь у меня больше времени… Слово за слово, глядишь, и познакомились бы поближе. Нет. Меня зачем в Палатий посылали – фрейлин обхаживать? Да и как сызнова отыскать ее в эдаком лабиринте?»

Слова были правильными, размышления здравыми и абсолютно верными. Долг превыше всего.

Вот только следующей ночью по крышам дворцов Палатия прошмыгнула стремительная тень. С поразительной ловкостью съехав по одной из колонн вниз, непрошеный гость юркнул в полосатую арку и сгинул.

* * *

Близилось Рождество.

В преддверии светлого дня на рыночных площадях вовсю торговали миртовыми и оливковыми ветвями. Во всех столичных храмах непрерывно служили молебны, вознося хвалы Отцу, Сыну и Святому Духу. Неумолчно трезвонили, заливались громкой медью и бронзой колокола – в кварталах Константинополя, в Хризополе и Халкидоне, городах-соседях за Проливом. На Ипподроме посетителей впускали за половинную цену, чернь и бедняков – бесплатно (правда, только на худшие места наверху и на лестницы в проходах). Базилевс со свитой совершил традиционный торжественный проезд по городу, омраченный злонамеренными выходками неких личностей, выкрикивавших Порфирородному хулы и поношения, а также прицельно швырявшихся в сторону кортежа гнилыми овощами и каменьями.

Семейство, сдавшее сарай заезжему франку, готовилось праздновать. На дверях дома прикрепили пальмовые листья и виноградную лозу, глава семьи лично приобрел на торжище здоровенного гусака. Будущий рождественский ужин ковылял по двору, шипя, что твоя арабская кобра. К постояльцу зловредная птица приближаться более не решалась, ибо утром тот отвесил гусаку безжалостного пинка.

Дугал Мак-Лауд сидел на покосившемся крыльце своего обиталища, размышляя о превратностях жизни.

Пару дней назад конфидента пожелал узреть д'Ибелен. Сухо осведомившись о состоянии дел и получив в ответ бодрое: «Все готово!», барон Амори пожевал тонкими губами и назначил срок – после здешнего Рождества. Скотт встрепенулся, пристав к работодателю с настойчивыми расспросами: что ждет Империю с кончиной правителя? От прямого ответа Амори всячески увиливал, косился на подчиненного с подозрением, а под конец и вовсе резко велел не соваться, куда не надо.