1812. Великий год России - Николай Троицкий

Дело в том, что Наполеон в 1812 г. хотел разгромить вооруженные силы России на русской земле, «наказать» таким образом Россию за несоблюдение континентальной блокады и заставить ее идти в фарватере его политики, как младший партнер идет за старшим. Сам он выразился так: «Я принудил бы Россию заключить мир, отвечающий интересам Франции»[191]. Крупнейшие в СССР знатоки нашей темы Е.В. Тарле и А.З. Манфред доказали, что Наполеон «строил все планы, все расчеты на последующем соглашении с Царем»; он потому и не отменил крепостное право в России, не попытался даже поднять против царизма нерусские народы, не стал восстанавливать Польшу, что «хотел исключить все, что сделало бы невозможным последующее примирение с русской монархией» (22. С. 665, 667–668; 32. Т. 7. С. 257, 440).

Как бы то ни было, нашествие Наполеона угрожало не только престижу, но и суверенитету России, несло ей и унижение, и разорение, и подчинение ее интересов интересам Франции. Известно, что перед самым нашествием Наполеон делился со своим генерал-адъютантом Л. Нарбонном мыслью о совместном походе французских и русских войск на Индию. «Представьте себе, — говорил он Нарбонну, — что Москва взята, Россия сломлена, с Царем заключен мир или же он пал жертвой дворцового заговора… и скажите мне, разве есть средство закрыть отправленной из Тифлиса великой французской армии и союзным войскам путь к Гангу?..» (7. Т. 3. С. 347).

Здесь нужно подчеркнуть диалектическое своеобразие войны 1812 г., которое у нас обычно недооценивается. Дело в том, что такой отсталой и реакционной державе, как царская, феодальная Россия, одна из «самых варварских в Европе деспотий», противоборствовала в 1812 г. буржуазная Франция — страна, которая унаследовала завоевания Великой революции XVIII в. и в результате стала самой передовой из всех стран Европы. Это обстоятельство любят выделять, в отличие от наших историков, зарубежные авторы, но при этом они закрывают глаза на другую сторону: передовая Франция напала на отсталую Россию.

Именно с того дня (24 июня 1812 г.), когда войска Наполеона вторглись в Россию, вопрос о характере войны решается однозначно, ибо если в дипломатии и войнах 1805–1811 гг. единоборствовали российское дворянство и французская буржуазия (народные массы использовались с обеих сторон лишь как «пушечное мясо»), то в 1812 г. борьба между теми же противниками, вопреки их желанию, выдвинула на первый план как самостоятельную и решающую силу русский народ. Он не был ответствен за отсталость и реакционность царившего тогда в России режима, не имел, в отличие от своих хозяев, ни агрессивных, ни реставраторских намерений и не собирался нападать на чужие страны, но уж коль чужеземцы пришли с мечом топтать русскую землю, он поднялся на защиту отечества и повел с захватчиками справедливую, освободительную войну.

Поскольку господствующий класс России тоже боролся за отечество против Наполеона — общего врага и крепостников, и крепостных, война 1812 г. со стороны русских людей сразу приобрела национальный характер. Но в этой национальной, освободительной, справедливой войне «верхи» и «низы» России защищали от общего врага не одно и то же отечество: «верхи» боролись за отечество самодержавно-крепостническое, за свои богатства и привилегии, за монопольное право на эксплуатацию собственного народа, за сохранение в стране феодального режима; «низы» — за отечество, свободное от самодержавно-крепостнического гнета, т. е. не только за национальное, но и за социальное освобождение, против феодализма. Словом, война 1812 г. не была исключением из правила, сформулированного К. Марксом: «Всем войнам за независимость, которые велись против Франции, свойственно сочетание духа возрождения с духом реакционности…»[192]. По мнению К. Маркса, «нигде эта двойственность не проявлялась так ярко, как в Испании». Что касается России, то здесь национальный подъем «низов» отодвинул на второй план и как бы заслонил собою корыстные расчеты «верхов» и по крайней мере с 24 июня по 14 декабря 1812 г., т. е. с того дня, когда французы вошли в Россию, и до того, как вышли из нее, «дух возрождения» как отличительная черта Отечественной войны 1812 г. решительно преобладал над «духом реакционности».

Готовиться к войне обе стороны начали с февраля — марта 1810 г. К тому времени противоречия между ними приобрели уже чрезвычайно острый характер, а решение Наполеона жениться на дочери австрийского императора Франца I Марии-Луизе (принятое 6 февраля, через два дня после того, как ему отказали в руке сестры Александра I Анны Павловны) было воспринято обеими сторонами как сигнал к началу военных приготовлений.

«Новость сия (об австрийском браке Наполеона. — Н.Т.), — свидетельствовал находившийся тогда в Петербурге Жозеф де Местр, — повергла все умы в ужас: и действительно, я не представляю более страшного удара для России» (23. С. 134). Для политических «умов» не только России и Франции, но и всей Европы было ясно, что «новость сия» означает поворот внешнеполитического курса Франции с России на Австрию, начало конца франко-русского союза. Именно так (союз с Россией — «непрочный и близящийся к концу») оценил русско-французские отношения министр иностранных дел Наполеона Ж.-Б. Шампаньи в докладе от 16 марта 1810 г., где впервые после 1807 г. был заявлен курс Франции на войну с Россией[193].

Готовясь к войне против России, Наполеон «хорошо знал слабые стороны своего противника: давящий гнет крепостного права, антагонизм сословий, неповоротливость бюрократического аппарата, наконец, отсталую систему рекрутского набора, лишавшую армию обученных резервов»[194]. Учитывал он и опыт многочисленных дворцовых переворотов в России XVIII в., резонно заключая отсюда, что власть в Петербурге неустойчива (7. Т. 3. С. 528). Тем не менее он понимал, что предстоящая война будет самой трудной и рискованной из всех его войн.

Во-первых, выступая против России, Наполеон оставлял в тылу непокоренную Испанию, которая отвлекала на себя 300 тыс. его солдат, так что начиная с 1808 г. он «всегда мог бороться лишь одной рукой» (32. Т. 7. С. 464). Во-вторых, такие близкие к Наполеону лица, как его брат Жером (король Вестфалии), маршал Л.-Н. Даву, генерал Ж. Рапп, предупреждали его, что в случае войны с Россией подневольная Европа «станет очагом широкого восстания» против Франции (7. Т. 3. С. 458)[195]. Архиканцлер империи Ж. Камбасерес, любимец Наполеона обер-гофмаршал М.-Ж. Дюрок, доверенные лица императора А. Коленкур, Л. Сегюр и др. считали войну с Россией в таких условиях слишком опасной (7. Т. 3. С. 458–459; 18. С. 237), и Наполеон, прислушиваясь к их мнению, колебался. Наконец, учитывал он и пространства России (равные почти 50 Испаниям), тяготы ее климата, бездорожья, социального варварства (крепостного права). Уже перед отъездом в армию он признался своему министру полиции, бывшему послу в России Р. Савари: «Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне большую услугу» (22. С. 661).