Семь главных лиц войны. 1918-1945. Параллельная история - Марк Ферро

Такова истина.

Но даже в Германии в нее никто не верил. Все были убеждены, что Гесс не мог действовать без санкции фюрера, если только в руководстве страны не возникли серьезные разногласия. Дабы не допустить распространения подобных мыслей, Геринг, сам несколько месяцев назад выступивший инициатором демаршей Биргера Далеруса (шведа, которому поручили прощупать англичан на предмет возможных мирных переговоров), подчеркнуто выказывал Гитлеру свою преданность.

В Англии Черчилль не собирался давать Гессу никакого ответа. Он, так же как Идеи, был уверен, что фюрер не имеет отношения к его поступку, и ломал себе голову над тем, что за ним кроется и как его можно использовать. Однако ни лорду Саймону, ни американцу Самнеру Уэллсу не удалось выудить у Гесса подлинной информации о политике фюрера. По всей видимости, Рудольф Гесс намеревался вернуть Гитлера к исключительно антисоветскому курсу и помочь ему, открыв путь к миру на западе. Но прежде всего он старался таким образом снискать высшую благосклонность обожаемого фюрера. Лорд Галифакс, Идеи и другие убедили Черчилля держать Гесса «про запас» в заключении, ограничиваясь эксплуатацией идеи, будто его авантюра свидетельствует о разброде среди нацистского руководства{112}.

Сталин поначалу видел в миссии Гесса доказательство того, что англичане (которые, по его мнению, все это и затеяли) готовы заключить мир с Германией, чтобы та могла напасть на СССР, воюя лишь на одном фронте. Донесения посла Майского только укрепляли его в этой мысли, поскольку допрашивать Гесса было поручено лорду Саймону, представителю группировки сторонников «умиротворения». Сталин также верил в существование разногласий в нацистской верхушке.

В конце концов, в Москве решили, что именно Гитлер послал Гесса в Англию, перед тем как приступить к операции «Барбаросса», но англичане его плохо приняли. Понадобилось выступление Черчилля 22 июня с выражением безоговорочной поддержки Сталина, чтобы последний изменил укоренившееся в нем с 1939 г. мнение, будто английская политика преследовала единственную цель — натравить Германию на СССР{113}.

Воспоминания целого ряда военных подтверждают опубликованное в 1971 г. свидетельство Хрущева о растерянности Сталина и его неспособности уяснить масштаб катастрофы после немецкого нападения 21 июня 1941 г. Например, он выступил с речью только 3 июля, а верховное командование вооруженными силами возглавил месяц спустя. Адмирал Кузнецов рассказывает, что Сталин появился в ставке главнокомандующего на второй неделе войны и принял на себя верховное командование лишь после выступления 3 июля. Маршал артиллерии Воронов в первые дни видел Сталина редко, тот был нервным, подавленным. По словам генералов Тюленева, Болдина и маршала Баграмяна, характер отдаваемых Сталиным приказов свидетельствовал о непонимании ситуации. Командующий Западным фронтом маршал Еременко покинул Москву, так и не встретившись со Сталиным. Мрачный вождь виделся только с ближайшими соратниками и не сразу осознал тяжесть постигшего страну бедствия{114}.

Этим нелицеприятным свидетельствам противоречат воспоминания Молотова, опубликованные в 1991 г. В своих беседах с Феликсом Чуевым Молотов представляет Сталина в намного более выгодном свете. Конечно, его версия обесценивается тем, что параллельно он отрицает существование секретных протоколов к собственноручно подписанному им советско-германскому пакту о ненападении[12]. Поскольку Хрущев отстранил Молотова от государственного руководства как члена «антипартийной группировки», тому, несомненно, доставляло удовольствие противоречить Хрущеву по всем основным пунктам. Например, Молотов утверждает, что, получив известие о немецком вторжении, Сталин вовсе не впадал в депрессию, обвиняет в преднамеренной лжи Жукова, написавшего, что «разбудил» Сталина, чтобы проинформировать его о тяжести положения, и т. д.{115} При всем том, мнение Молотова заслуживает некоторого внимания, поскольку он не мог переврать абсолютно все.

Кстати, о депрессии: журнал посещений кремлевского кабинета Сталина свидетельствует, что 22 июня начиная с 5 часов 45 минут утра он принял 29 посетителей, в том числе Молотова, Берию, Тимошенко, Мехлиса, Жукова, 23 июня — 21 посетителя и т. д. По данным того же журнала, Молотов единственный из руководителей, кто начиная с 22 июня приходил к Сталину каждый день (кроме 30 июля и 1 августа), причем первым, на протяжении многих месяцев. Иными словами, он действительно был ближайшим соратником Сталина. Есть и другие свидетельства, подтверждающие воспоминания Молотова. Мы к ним еще вернемся{116}.

Молотов, как и Хрущев, считает, что смешно хотя бы на миг допускать мысль, будто нападения немцев никто не ожидал. Но Сталин, по его словам, делал все для того, чтобы оттянуть войну. Конечно, 22 июня белорусский фронт был прорван внезапной атакой, однако отсутствие должной ответной реакции объяснялось в том числе обычной осторожностью, которая повелевала, во избежание провокаций, не размещать советские войска в непосредственной близости от границ. «Да можно ли было, — объясняет Молотов, — Черчиллю [предупреждавшему Сталина о передислокации немецких войск] верить в этом деле? Он был заинтересован как можно быстрее столкнуть нас с немцами… Очень многие намекали, чтобы ускорить столкновение». Сталин «своим-то далеко не всем доверял»! Генерала Павлова (командующего Белорусским военным округом) нападение действительно застало врасплох: 21 июня он был в театре. Его потом расстреляли. «Ну, дубоватый… — с сожалением говорит Молотов, — это больше беда человека, чем вина». Можно ли сохранять бдительность всегда и везде?[13]

«Просчет» имел место — очень хотелось отсрочить конфликт еще на несколько месяцев, ведь более года уже удалось выиграть благодаря советско-германскому пакту. По мнению Молотова, важнее всего то, что СССР в конечном счете сумел вооружиться лучше, чем Германия, тогда как в 1939 г. он был не в силах противостоять вермахту. В первые дни войны Сталин «переживал» и предпочел, чтобы сначала выступил с объявлением военного положения Молотов: «Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах». К тому же, возможно, Сталина больше устраивало, чтобы именно Молотов, лично подписавший советско-германский пакт, теперь объявил о его расторжении. На одном из совещаний на второй или третий день после нападения, добавляет Молотов, Сталин сказал: «Все просрали»{117}.

Выведенный из равновесия вступлением в войну, которую он рассчитывал оттянуть, Сталин действительно еще не предвидел размаха бедствий, которые ждали его в первые же две недели войны — особенно падения Минска. По словам Д. А. Волкогонова, он вместе с Молотовым и Берией даже подумывал обратиться к послу Болгарии Ивану Стаменову, чтобы с его помощью склонить Гитлера ко «второму Брест-Литовскому миру». Но болгарский посол отверг это предложение, заключив: «Если вы отступите хоть до Урала, то все равно победите».