Дочки-матери. Наука любви и ненависти - Катерина Шпиллер

— Не тебе судить и осуждать человека, у которого есть большая цель и правильная мечта! — сложив у губ весьма выразительную скорбную складку, Антония выдала залп «Таська, знай своё место!». — Человек к чему-то стремится, хочет доброго и прекрасного для людей, для искусства. Работает над этим, бьётся, в чём-то ошибается, где-то идёт, возможно, не тем путём. Но пытается делать! И задачу перед собой ставит большую, настоящую…

Тася опустила голову. Потом резко вздёрнула подбородок и, чуть прищурившись, внимательно взглянула на мать.

— Ты это серьёзно, да? Я, по-твоему, живу низко и неправильно, а… эта вот… Анна… правильно и красиво? — Антония с удивлением заметила в глазах дочери… насмешку. Это что за новости?

— Ну… в общем… тебе не стоит её судить… — немножко растерянно ответила писательница, обалдев от совершенно нового взгляда дочери. Наглого?

— Ладно, ма, я поняла, — спокойно отреагировала Таська, вставая и явно не желая продолжать тему. — Я лучше пойду. Своим неправедным, безнравственным путём, ага, — и, клюнув мать в щёку, дочь ушла. Антония пребывала в смятении, ощущая, что нечто в жизни начинает меняться совсем в нехорошую для неё сторону, валится куда-то не туда… Идут странные процессы, не подвластные ни её воле, ни её желанию. Будто опухоль, которая зреет где-то внутри организма, опасная, грозящая бог знает какими бедами, а ты, вроде бы полновластный хозяин собственного тела, ничегошеньки с этим не можешь поделать и даже не понимаешь, как и что там творится. Примерно такое же ощущение.

Однажды получилось так, что в разговоре принимали участие трое: писательница, Анна и Таська, вдруг заехавшая к матери совсем не вовремя по дороге в редакцию журнала, которой она последнее время руководила. У Антонии как раз митинговала Анна. Некстати… Сейчас дочь увидит своими глазами эту «высокую правильность», ая-яй…

Тася внимательно и как бы с интересом слушала страстные речи Анны и с хорошо скрываемой иронией глядела на журналистку. Насмешку в её взгляде могла прочитать только мать: эти чуточку поднятые домиком брови всегда свидетельствовали о не вполне серьёзном отношении к собеседнику. Немножко снисходительном.

А тут как назло Анну несло особенно лихо:

— Смотрите, у государства нет денег на культуру, на театр, кино, телевидение. И это понятно, — Тасины брови метнулись вверх и тут же опустились, но Антония «прочитала»: «Почему понятно? Кому понятно? Мне — непонятно». — А богатые люди ставят себе золотые унитазы и украшают бриллиантами своих собачек… — у Анны голос задрожал от гнева и возмущения, а Тасины брови хихикнули: «Дались этим дуракам и дурам золотые унитазы! Любимая тема». — И им нет никакого дела до того, что театр гибнет, музеи замерзают, а настоящее кино не снимают, потому что оно небюджетное, не приносит доходов и его никто не финансирует. Как же так?

— А вы, наверное, предлагаете обязать богатых спонсировать нашу культуру, в частности, производство «правильных» фильмов? — тихо и вкрадчиво, едва заметно шевельнув бровями, но тут же вернув их в положение «домика», спросила Таська.

— М-м-мда-а-а! — страстно почти простонала Анна. Антония дёрнула плечами в волнении: дочь, похоже, изготовилась к прыжку.

— Вот, к примеру, мой сценарий… — сверкнула глазами журналистка, и Антония мысленно охнула: жертва сама идёт в пасть хищнику! Нашла, идиотка, перед кем о своём неснятом шедевре поговорить. — Я придумала кино о настоящем, вечном, о любви, которая всему основа и начало…

«Какая же ты оригинальная! — заскрежетала зубами Антония. — Сейчас наговорит вагон и кучу тележек ничтожных банальностей, ё-моё!»

— Но им, этим толстосумам, нужна прибыль, только прибыль!

— Ну, это понятно и логично, — заметила писательница. — Безвозмездно спонсирует только государство, ожидая своих прибылей в виде культурного и воспитанного на хорошем населения….

— А, значит, богачам, гражданам страны, это не нужно? — сощурилась и запалилась ещё пуще Анна.

— Ох… у них не столь глобальные намерения и желания. Они свою жизнь строят, свой бизнес, думая максимум о собственной семье…

— Разве это правильно? — продолжала распаляться Анна. — Почему-то вот я думаю обо всей стране, обо всём народе, о его духовной пище…

«Потому что ты — голодранка и делать тебе больше нечего», — мысленно ответила ей Антония и с досадой прочитала то же самое во взгляде дочери.

— Понимаете, Анна, — вкрадчиво и почти ласково вдруг заговорила Тася, — вот у коммунистов как раз и не получилось сделать нового человека. Такого, чтоб думал прежде всего обо всём человечестве, а не о своей семье, не о своих детях. Всякий раз, когда у них получалось нечто близкое к идеалу, выяснялось, что это жуткий Голем, чудовище, не способное ни на что хорошее, доброе, зато прекрасно умеющее пожирать детей, — на этих словах Антония вздрогнула от брошенного на неё дочерью взгляда. Что-то такое в них полыхнуло — обвиняющее, что ли, и одновременно с этим болезненное и страдающее. Что это было? Губы дочери чуть скривились в иронии, бровки домиком, голос спокойный, но глазами она устроила пожар на лице матери! Это обвинение? Этакое иносказание для неё, Антонии, разговор с матерью под видом разговора с этой дурочкой? Странно. Лучше всего сделать вид, что ничего не заметила… Да и дурочка что-то там лопочет…

А лопотала дурочка про свой сценарий, который так прекрасен, и фильм по нему был бы очень нужен людям. Таська совсем разошлась:

— Простите, а про высокие качества сценария и про его необходимость людям — это только ваше мнение или чьё-то ещё?

— Мой сценарий читали очень многие — все мои друзья и родственники — мнения не разошлись! — гордо вскинула голову Анна.

— Ага, понимаю, — закивала Тася. — А среди этих людей случайно не попались какие-нибудь известные киноведы или кинокритики, которые оценили бы его с профессиональной точки зрения?

— Я понимаю, к чему вы клоните, — сощурила глазки сценаристка. — Вы же прекрасно знаете, что нынче такие времена — за так ни один человек с весомым голосом в мире искусства не даст хорошей характеристики ничему и никому. Всё только за конвертируемую валюту! Не делайте вид, что это для вас — новость.

— Да, времена ужасные, кошмарные, — запричитала Таська, — просто ужас, какие времена! Только вот такие люди, как, к примеру, Герман, находят возможность снимать… сколько лет он снимает своё кино? Десять? Двадцать? Заметьте, дело там отнюдь не в средствах — такой проблемы у него нет. Он просто вот так по-своему снимает кино — деньги ему дают. И сценарий его фильма… по очень хорошей, скромно говоря, литературной основе, не находите? Из братьев Стругацких, если мне не изменяет помять. Или Сокуров… Вот уж некассовое искусство, нужное единицам! А деньги ему дают. Режиссёр снимает. Никому не известному Звягинцеву помогли снять «Возвращение», так дебютная лента стала сразу событием мирового масштаба. Может, причина в том, что в них, вернее, в их талант верят, потому что он очевиден?

Анна стала пунцовая и очень-очень злая.