Мамины субботы - Хаим Граде

— Папа, ты обещал, что сфотографируешься и дашь мне с собой фотографию, — еще сильнее всхлипывает Лееле.

— Пришлю, пришлю я тебе фотографию. — Велвл снова принимается бегать. — Быстрее, быстрее, а то еще на поезд опоздаете.

Багаж Лееле и Пейсахки — маленькие свертки. Когда нелегально переходишь границу, много с собой не возьмешь. Я несу ранец Бейлки, и вот, один за другим, мы осторожно спускаемся по винтовой лестнице.

Одетая в шубу Лееле едва может двигаться. Она закутана в большую шерстяную шаль, связанную у нее за спиной, так что от ее маленького личика остался только кончик носа. Она замирает на ступеньках и смотрит в окно, словно ищет луну, светившую совсем недавно, когда она целовалась здесь с Пейсахкой. Однако луна не показывается. Небо закрыто тучами. На улице темно. Из окна во двор Рамайлы падает мутный тусклый свет и освещает облезлые стены. Лееле освобождает свой рот от душного шерстяного плена и шепчет:

— Люди, я буду скучать по двору Рамайлы!

Велвл, пыхтящий у меня за спиной, стонет мне в ухо так, чтобы не услышала его дочь:

— Ох, как я завидую реб Борехлу! Если бы я умер лет десять назад, сейчас мне было бы хорошо. Мой горб уже сгнил бы, а душа очистилась.

На улице Бейлка говорит моей маме:

— Спасибо вам, что вы пришли, и спасибо за подарки, давайте поцелуемся на прощание.

— Мы проводим вас до поезда, — говорит мама.

— Не пойдет, — вмешивается Пейсахка. — Слишком много людей. А на вокзале вертятся шпики.

Прощание, поцелуи, и маленькая компания выходит со двора. Бейлка идет с Пейсахкой, Лееле и ее отцом. Велвл качается, у него заплетаются ноги, он подпрыгивает и бросается вперед, так что Лееле едва за ним поспевает. Они сворачивают за угол и пропадают из вида.

Я и мама стоим на грязном снегу двора Рамайлы и молчим. Напротив, через дорогу, затаился Синагогальный двор с потушенными огнями, со всех сторон — мертвая тишина, и только сломанный фонарь качается, издавая ржавые потусторонние звуки.

Мама договорилась с Велвлом, что, как только он получит первое письмо от своей дочери и зятя, он придет с этим письмом к нам домой. Но когда прошел месяц, а Велвл не появился, мама сказала мне:

— Сходи к портному и узнай, как он. Это же доброе дело — зайти к нему. Ты ведь знаешь Велвла. Он будет сидеть один, как какой-нибудь оборотень, в своей чердачной комнатке, а к людям не выйдет.

Я пошел и нашел его чердачную комнатку запертой. Я сходил еще раз, и снова дверь была заперта. Я рассказал об этом маме, и она испугалась:

— Кто знает, что с ним случилось. Он ведь человек одинокий.

С Велвлом ничего не случилось. Просто он целыми днями носился и расспрашивал знающих людей, почему он не получает от своих детей писем. Но он ничего не узнал. Он стал ходить каждый день к моей сидящей в воротах маме. Он подходил и, не здороваясь, бросал только одно слово:

— Нету.

Сказав это, Велвл уходил, не попрощавшись.

Однажды он пришел с загадочной улыбкой на лице. Мама ощутила тупую боль в ушах, предчувствуя его мрачное «нету». Но он сказал другое:

— Можно меня поздравить.

— Поздравляю! — воскликнула мама, и на ее глаза навернулись слезы. — Поздравляю! Что пишут дети?

Велвл, все еще многозначительно улыбаясь, спокойно ответил:

— Меня можно поздравить. Мои дети… шпионы.

И он расхохотался таким неуютным колючим смехом, что мама вздрогнула.

— Я продолжал узнавать, пока не добрался до очень важного человека. Он сказал мне, что товарищи из России боятся шпионов среди перебежчиков. И они никому не позволяют писать домой письма, чтобы тайны этого рая не просочились наружу.

— Но это же не означает, что именно ваши дети — шпионы, — едва нашла в себе силы выговорить мама.

— Нет, это не означает, что мои дети шпионы, пока это только подозрения. А может быть, эта ихняя шишка не говорит мне всей правды. Может быть, он знает, что Лееле с Пейсахкой уже посадили.

Велвл говорил медленно, словно о каком-то стародавнем несчастье, и с той же медлительностью ушел, согнувшись до самой земли.

В пятницу вечером, не успели мы с мамой сесть за стол, открывается дверь и в нее тенью проскальзывает Велвл:

— У меня письмо.

Дрожащая на его губах улыбка не предвещает ничего хорошего. Велвл словно наслаждается, мучая себя и других. Увидев, что мы молчим, он начинает тихо смеяться своим колючим безумным смешком:

— У меня письмо от Бейлки. Она передает вам, Веля, сердечный привет, и тебе тоже. А мне она пишет, что Лееле и Пейсахка свято поклялись ей, что будут писать, а сами не держат слова. У Лееле, должно быть, дела идут очень хорошо, если она так быстро забыла о ней, своей подруге, пишет Бейлка.

Велвл перестает хихикать, замолкает на мгновение, а потом продолжает, но уже с какой-то окаменевшей печалью:

— Бог играет со мной в какую-то игру. Я сижу на чердаке за своей швейной машиной, штопаю и говорю сам себе: не жди, писем не будет. Представь, что у тебя никогда не было дочери. И вдруг я слышу шаги. Я сразу же понимаю, что этот человек не привык к нашей винтовой лестнице. Он плутает, стучит в закрытые двери и ругается по-польски. У меня сердце выпрыгивает из груди и кружится голова: почтальон! Я думаю: ничего удивительного. Праотец наш Яаков тоже много лет оплакивал Йосефа, но в конце концов узнал, что Йосеф жив. Я открываю дверь… Слава Тебе, Господи, письмо! Мои руки дрожат. Я не могу открыть конверт. В глазах темно. Тем временем почтальон уходит. Лишь тогда, когда он уже спустился с лестницы, я спохватываюсь: человек принес мне такую радость, надо же его отблагодарить. Я догоняю его и протягиваю злотый. Он смотрит на меня как на сумасшедшего и уходит. Я бегом поднимаюсь по лестнице назад, в свою квартиру, — письма нет. Я ищу его на столе, на швейной машине, у порога — без толку. Я обливаюсь холодным потом. Может быть, мне все это привиделось, может, это дьявольское наваждение? Оказывается, письмо у меня в руке. Я вскрываю его и не понимаю, что я читаю. Смотрю на подпись… Ну да, от Бейлки.

Велвл вынимает из потайного кармана за пазухой пачку бумаг, осторожно вытаскивает конверт и подает его моей маме с таким видом, словно внутри лежит приговор, ежегодно выносимый Господом в Судный день: «кому жить, а кому умереть». Мама смотрит на портного и боится открыть конверт. Я уверен, что это письмо от Бейлки. Я протягиваю над столом руку и беру его у мамы. Меня удивляет то, что конверт девственно бел: на нем нет адреса, на нем нет марок. Я достаю из него фотографии Велвла.

Велвл снова смеется своим дурацким смехом одержимого:

— Моя Лееле перед отъездом просила у меня фотографию. Ну, я и сфотографировался. Теперь, когда мои дети забыли мне написать, где они справляют субботу, я повешу эти полдюжины снимков на стены своего чердака и буду смотреть на свою симпатичную физиономию.