Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта - Андрей Степанов

Там густо крыла стену красным Малаша Букина. Окунув квач в ведро, она на пару секунд замирала, как львица перед броском, а потом делала резкий выпад: стряхивала краску на забор или проводила по нему полосу, а то и просто с размаху лупила кистью о бетон. Несмотря на всю экспрессию метода, среди разнокалиберных пятен узнавались контуры органов человеческого тела: сердца, легких, печени и мужских принадлежностей, хотя нарисовано все это было кое-как и разобрать, где что, было нелегко. Зато не вызывала разночтений верхняя часть картины: густое темно-синее небо и крупные серебряные звезды.

Зрителей у Малаши собралось даже больше, чем у Прудоморева, но держались они скованно: испуганно жались к проезжей части, стараясь сохранить дистанцию между собой и художницей. Помогать никто не решался.

– Кондрат Евсеич, а что она рисует? – поинтересовался Тимоша, когда они уже выбиралась из толпы.

– А тебе зачем? – прищурился Синькин. – Что, Малашка понравилась?

– Ну… в общем, да.

– Ты смотри, осторожней с ней. Баба обоюдоострая. А насчет картины – взял бы да пораскинул мозгами. Что ты там увидел?

– Ну, печенки-селезенки какие-то. Звезды еще.

– Ага! И что вместе получается? Не догоняешь? Ладно, так и быть, скажу. Картина эта, май диа френд Тимоти, чисто британского содержания. Называется „A Midsummer Night’s Dream of Female Jack the Ripper“. А ну-ка, батлер, переведи!

– «Сон… Джеки-потрошительницы в летнюю ночь», – медленно произнес Тимоша.

– Точно! Соображаешь. Маня этот гендерный сюжет уже седьмой раз разрабатывает. Только раньше краской не пользовалась.

– Все бы вам шутить, Кондрат Евсеич, – насупился Тимоша.

Больше он вопросов не задавал.

Работы других хушистов оказались добрее и доступнее для народа. Гриша Мичурин нарисовал пальму, на которой вместо кокосов росли исконно российские овощи – репа, морковь да свекла. Под пальмой, прислонившись щекой к стволу и прижимая к сумке бутылку водки, спал симпатичный Снегуру. На него падали крупные хлопья снега, которые Грише помогали выводить местные школьники. Овощи, несомненно, занимали важное место и в творческом подсознании Тереши Гаджета: он нарисовал похожую на морковку ракету, изрыгающую из сопла зеленоватое пламя.

Что касается техники этой живописи, то она оставляла желать лучшего: все работы были выполнены на уровне подготовительной группы детского сада. Приятно удивил куратора только Коля Убей Мозги. Неожиданно для всех он произвел на свет очень внушительный образ поднявшего лапу в приветствии гигантского бурого медведя.

Наконец инспекция достигла крайней левой секции. Возле Вадима Бесполо стояло всего человек десять. Да и смотреть им, в общем-то, было не на что. Бывший абсентист молча разглядывал нетронутый участок забора, словно пытаясь загипнотизировать серую бетонную поверхность. Местные его лениво подначивали:

– Чё, Москва, заело?

– А слона можешь?

– Да он и моську не нарисует.

– Эй, художник! Напиши три буквы, и идем бухать!

Вадим не реагировал. Однако, когда подошел Кондрат, он вдруг обернулся и поглядел на куратора, словно почувствовав его присутствие спиной. Затем уверенно шагнул к ведру с белой краской, макнул туда кисть и вывел на заборе печатными буквами:

Зрители смолкли, смешки прекратились.

Оглядев надпись и немного подправив шрифт, Вадим снова опустил кисть в ведро и медленно провел вдоль верхней кромки забора ровную белую линию. Затем, не оборачиваясь и не глядя назад, протянул кисть себе за спину, словно передавая эстафетную палочку. Неприметный пожилой мужчина, стоявший ближе всех, подхватил ее. Постояв немного, он растерянно оглянулся на других, а потом макнул кисть в краску и провел такую же белую линию пониже первой. Вслед за ним эстафету приняла девочка лет девяти. Встав на цыпочки, она не без труда довела до конца свою линию. Когда девочка обернулась, чтобы передать кисточку следующему, за ней уже тянулась длинная очередь.

Кондрат взял Тимошу под локоть и повел прочь к машине.

– Слушай, батлер, есть тут поблизости большой лакокрасочный магазин? – спросил он озабоченно. – Очень большой.

– А как же. Прямо в центре, на Ленина.

– Тогда держи деньги, купишь на все кистей и красок. На еще, скупай подчистую все, что там есть. И пулей обратно. Будем раздавать оружие народу.

Прилетев в Прыжовск рано утром, столичные гости наняли у аэропорта старенькие «жигули» с шашечками.

– До Прямой улицы сколько возьмете? – спросила Галя у пожилого таксиста.

Тот хмыкнул и покрутил головой:

– Четыреста рублей дадите – повезу.

Галя согласилась, не торгуясь.

– Силыч в предместье живет, на другом конце, – пояснила она своим. – А город тут вдоль реки идет, змейкой.

Беда и Валя кинули сумки в багажник и уселись на заднее сиденье. Галя заняла место рядом с водителем.

Пейзаж за окнами не радовал: недавно прошел дождь, дорога была грязной, деревья казались серыми, а вороны на них – зловещими. Зато через каждые триста метров гостям города улыбался с больших баннеров Андрей Борисович Детка. Проводив взглядом пять или шесть губернаторских улыбок, Галя обернулась и спросила:

– Эй, вы там не уснули? Объявляется конкурс на лучшее название следующего плаката.

– «Идиот» Достоевского, – буркнул Беда.

На очередном щите Детка, в смокинге и белой бабочке, парил в окружении пухлых ангелов. Внизу было написано: «Рождаемость в Прыжовском крае увеличивается на 2,1 % ежегодно».

– А ведь точно, Гошкина работа! – заулыбался Валя. – И как я не узнал?

– Ага! А вон и «Бесы», – показала Галя на следующий баннер.

На этот раз губернатор по-отечески грозил пальцем кучке мелких хулиганов с перепуганными лицами. «Уровень преступности в Прыжовском крае снизился за год на 2,9 %», – поясняла надпись.

– Любят они статистику, – заметил Пикус. – Борь, а с ним мы тоже будем сражаться? Ну, с классиком?

– С Достоевским? А зачем? Его надо просто выключить раз и навсегда.

– В смысле – выключить?

– Забанить везде, где можно, и скайп отключить. А живого его все равно никто не видел.

– А если бы ты его увидел, что бы ты сделал?

– Что бы я сделал с Гошаном, если бы встретил живьем? Дай подумать… Наверное, повесил бы его на рекламном щите. И знаешь за что?

– За что?

– За яйца.

– Боря, послушай, что я тебе скажу, – резко обернулась Галя. – Минут через сорок мы будем на месте. Ты помнишь наш уговор? Насчет агрессии и скандалов? Ты обещал.