Восход памяти - Ядвига Симанова

Как бы то ни было, от присутствия рядом водителя-санитара в черном со шрамированной щекой, от которого так и веяло недружелюбием, а еще – злобой, холодной и расчетливой, у Марианны засосало под ложечкой. Лифт, казалось, не спускался, а подал вниз, и с каждым пройденным пролетом она будто теряла точку опоры, падая в неизвестную черную дыру, как это случалось в забытых снах о всеобъемлющем, лишающем воли Вихре.

Лифт загремел, затрещал, остановился. Сталью лязгнула дверь. Мерцающий свет сиротливой лампочки едва освещал обшарпанный коридор, разделенный на запертые на засовы отсеки. Двигались в тишине, и на стенах плясали тени в такт раскачивающейся из стороны в сторону лампочке. У ворот отсека № 29 Марианна раскрыла сумочку, собираясь включить на телефоне диктофон.

– Извините, – ласково проворковал доктор, плотно зажмурив левый глаз, – забыл вас предупредить. В этом крыле электронные устройства запрещены. Тогда я пропустил по недосмотру. Но сейчас не могу. Правила есть правила.

Его неожиданно крепкие руки вырвали у растерянной Марианны мобильник. Тимур Сардокович меж тем не прерывал свой подобострастный лепет, с трудом вязавшийся с его бесцеремонными действиями. Дальнейшее и вовсе не укладывалось в рамки приличия. Черный санитар с резиновой дубинкой на поясе, не оставив Марианне времени проявить негодование, рывком отворил ворота отсека № 29 и грубо втолкнул туда коляску, а сам остался стоять в проходе, преграждая путь.

– Тимур Сардокович, немедленно верните телефон! – опомнившись, воскликнула Марианна, когда резкий свет желтых ламп ударил в глаза, в полной мере осознавая, что приезд в клинику был чудовищной ошибкой, к несчастью, не первой в ее неразумной жизни. – Я передумала. Я не собираюсь ни с кем разговаривать. Я еду домой!

Марианна развернула коляску, но выход преграждала черная нерушимая стена в виде черствого охранника с глазами мутной черни.

– Зачем так спешить? Вы поговорите немного с Илюшей. Я скоро вернусь, – приторно и настойчиво проговорил доктор.

Санитар сделал шаг назад, и перед носом девушки с шумом щелкнул железный засов.

Марианна развернула коляску и продвинулась в спрятанный от назойливого света угол палаты, где в позе эмбриона неподвижно лежал знаменитый медиум. Марианна прекрасно сознавала всю наивность питаемых надежд, но в сложившейся ситуации приходилось хвататься за соломинку. «Завотделением – псих. Это очевидно. Но и у психов должна быть логика. Возможно, он врач, фанатично преданный профессии, тот, кто любой ценой жаждет исцелить безнадежного пациента. А я… Я – лекарство, средство для достижения цели. Что, если я разговорю пациента и доктор меня отпустит? Что если…»

– Эй, Илья Вадимович, вы живы? – громко позвала Марианна, вплотную подъехав к лежавшему на коврике телу.

Пациент и ухом не повел. На пике нервного напряжения мысли Марианны, подобно тараканам, разбегались по углам, и разум тщетно метался пытаясь собрать их воедино. Колеса инвалидной коляски касались напольного коврика. Марианна осторожно двинулась вперед, потянулась вниз, дотронувшись рукой до плеча беловолосого медиума. Тот на мгновение приоткрыл глаза – мимоходом бросил безразличный взгляд на лицо девушки, секундой позже его веки снова опустились. «Ах да… – вспомнила Марианна, – он же – чертов поэт, реагирует только на стихи». Она отчетливо сознавала способ разговорить поэта-медиума. Но комком в горле застыло волнение, парализовав и разум, и речь, так что ни одной рифмы не удавалось выудить из головы. Стало тяжело дышать, будто кто-то вдруг отключил вентиляцию, или это случилось уже давно, но ощутилось со всей остротой лишь теперь. Духота перемежалась с яркостью света, вызывая дурноту. Комната поплыла перед глазами. Влажные от холодного пота ладони сжали обода колес, и Марианна из последних сил устремилась к выходу, что есть мочи барабаня о железную дверь:

– Отворите! – Ее голос еле вырвался из задыхавшейся груди и был слаб до обиды, до боли, до слез, глаза мигом наводнила обжигающая соленая влага.

Ворота отсека лязгнули железом, и перед Марианной возник приторный оскал безумного доктора. По привычке прищурив левый глаз, он улыбался ее немощи. Его безупречно белый костюм контрастировал с густой тенью охранника, стоявшего за его спиной.

– Ба! Милочка, да что с вами? Не иначе как паническая атака… – с деланым беспокойством проговорил Тимур Сардокович, покачивая головой. – Диалога не случилось, как я погляжу.

– Вы же видите – мне плохо! Выпустите меня! Мне нужно домой! – глотая слезы, вымолвила девушка, наперед зная, что черствый безумец окажется глух к ее мольбе.

Доктор сделал знак санитару, и тот, взявшись за задние ручки инвалидной коляски, повел ее по коридору, предварительно заперев отсек. Тимур Сардокович, тяжело дыша, еле поспевал за ними:

– Куда же я вас отпущу в таком состоянии, милочка. Я – врач, как-никак. Вот подлечим вас, и пойдете себе домой… Поедете то есть, уж простите остолопа…

Напрасно Марианна тешила себя надеждой, что они следуют наверх, где она могла бы позвать на помощь. Доктор не планировал вывозить ее за пределы нижнего этажа – места, предназначенного, по его словам, для содержания пациентов в период острых состояний. Они миновали качающуюся под потолком лампочку, не остановились возле лифта – ее повезли дальше, в противоположный конец коридора. В отдаленном его закутке белела дверь с небрежно отшлифованной поверхностью, кое-как нанесенная алкидная эмаль изобиловала разводами. За этой неказистой дверью располагался кабинет Тимура Сардоковича – не тот, где висела солидная вывеска с именем уважаемого заведующего отделением смешанных состояний, где доктор в безукоризненно выглаженном белоснежном костюме вел прием респектабельных клиентов. А тот – настоящий, где «любезный» доктор мог ослабить ворот, расстегнув тугие пуговицы пиджака, небрежно усесться напротив перетянутого ядовито-зеленой рогожкой кресла, замаранного бурыми пятнами засохшей крови, кресла с историей из тех, что не рассказывают на ночь, и не только детям, и сбросить маску, занявшись наконец делом, тем единственным настоящим, что имеет значение.

Доктор повернул ключ, отворив дверь кабинета, и с видимым удовольствием шагнул внутрь, расстегнув верхнюю пуговицу пиджака. Санитар втолкнул коляску с Марианной в помещение, а сам тотчас исчез за дверью. Девушка сделала глубокий вдох – после ухода охранника-вороны сразу стало легче дышать.

Марианна огляделась. Она, подняв голову, чуть не вскрикнула от радости – сквозь небольшой квадратик потолка просвечивало яркое, безупречно чистое голубое небо. Невольная улыбка тронула лицо, но лишь на миг, которого хватило, чтобы постичь незамысловатую иронию визуального обмана. В подвальном помещении не было и не могло быть никакого голубого неба – то был всего-навсего квадрат светодиодной панели, имитирующий дневной свет. И вновь разочарование тисками сдавило грудь.

Дальше – хуже: взгляд девушки упал на стены, сплошь оклеенные распечатками журнальных статей, газетными вырезками и странными картинами, выполненными на акварельной бумаге. На одной из картин сборище непонятных существ, напоминающих тараканов, в легкой дымке фиолетового тумана, окружило автомобиль наподобие «газели», а чуть вдалеке изображался бушующий смерч. «Вихрь», – пронеслось в уме Марианны. Уколом в сердце отозвался страх. Рок, неизбежность произошедшего и всего того, что может статься, злая предопределенность без единого шанса на побег – рой мыслей взбудоражили воспоминания о Вихре, который – а она верила, что это был именно он, – жестоко и бесповоротно швырнул ее в логово ненормального врача. Марианна отвернулась от картины, и что же, ей почудилось, что она вот-вот переступит грань, за которой реальность навсегда утратит присущие ей черты. С той, другой стороны она увидела саму себя с заплаканными глазами и струйками растекшейся туши – отражение в круглом зеркале на пластиковой подставке не оставляло жалости, рядом другое зеркало, поменьше, являло ее профиль, у самого пола – большущее зеркало отражало колеса инвалидной коляски. В кабинете доктора было не счесть зеркал. Они сменяли друг друга, отражая девушку с различных ракурсов, тем самым превращая угол комнаты в бессчетное множество Марианн. «И зачем только они ему?» – лихорадочно размышляла девушка, силясь отыскать смысл там, где и память о всяком смысле погребена под несметным ворохом нездоровых стремлений, туманящего разум безрассудства.