Тихий дом - Элеонора Пахомова

– Тогда мне очень интересна их история.

– Она гласит, что их было четверо. Три парня и девушка. Их ники: Кузьма, Фома, Искатель и LadyBug, то есть Божья Коровка. Кузьма и Фома были кураторами группы, а Искатель и Божья Коровка – простыми участниками. Они искали Тихий дом. И все, казалось бы, шло у них очень слаженно. Но вдруг произошла трагедия – Божья Коровка погибла. Ее сбила машина, и, казалось бы, ничего сверхъестественного в такой смерти нет. Однако после этого с остальными участниками группы стали происходить странные события. Кузьма, который был влюблен в Божью Коровку, сошел с ума. Однажды он показал Искателю нечто такое, от чего тот впал в истерику и навсегда исчез из поля зрения нетсталкеров. Что с ним стало, неизвестно. По сути, невредимым из этой истории выбрался только Фома, который несколько раз пытался возродить «Триалхэд» с другими участниками, но все попытки оказались провальны. Собственно, я был участником третьего «Триалхэда». После распада этой группы я создал собственную – «Стэйдж».

– С Фомой вы сейчас общаетесь? Могу я с ним встретиться?

– Боюсь, что нет. Сейчас у меня нет с ним никакой связи.

– А сошедший с ума Кузьма, про него что-нибудь известно?

– Что с ним сейчас, никто не знает. Поговаривают, что Кузьма якобы побывал в Тихом доме, и, конечно, его внезапное исчезновение некоторые связывают именно с этим. Ну, без этого, как водится, вряд ли могло обойтись, – усмехнулся Рэй. – Доподлинно о нем известно только, что он порывался написать книгу «Механический бог».

«Механический бог» – написал Погодин в ежедневнике и снова поставил рядом восклицательные знаки.

– А эта история вам о чем-нибудь говорит?

Мирослав достал свой планшет и показал Рэю страницу на сайте «крипипаста.рф», которую изучал до встречи. Рэй усмехнулся:

– Забавно. Похоже, что эта страшилка – одна из инсинуаций на легенде про «Триалхэд». Я, кстати, еще не видел эту пасту. Эдакий фанфик «Легенды о Лэди». Я имею ввиду LadyBug, погибшую Божью Коровку.

– Да, истории схожи, – задумался Мирослав. – Их было четверо, девушка погибла, а автор этих строк, беззаветно любивший погибшую, то ли попал в Тихий дом, то ли сошел с ума.

– Вы начинаете постигать самую суть нетсталкинга: бесконечное странствие в сети по цепочке призрачных следов, никогда до конца не зная, реальный взят след или ложный, – усмехнулся Рэй, возвращая Погодину планшет.

Он взглянул на наручные часы, быстрым движением поднес к губам чашку, опустошив ее одним глотком, и добавил:

– А теперь прошу прощения, мое время вышло, мне пора.

Он достал из нагрудного кармана пиджака бумажник, но Погодин остановил его.

– Я вас пригласил, значит, счет на мне. Спасибо за интересную беседу. Вас подвезти?

От предложения Рэй отказался, накинул на плечо ремень от сумки и через минуту его тонкая, облаченная в черное фигура скрылась за стеклянной дверью кофейни.

Скрежет. Глухой резкий хлопок. Сегодня почти по времени, без четверти восемь, всего на пятнадцать минут задержался. Только отчим так характерно открывает и захлопывает входную дверь – петли взвизгивают как прищемившая лапу собачонка, косяк захлебывается словно старик от удара под дых. Отчим все делает порывисто, остервенело, даже из кухни до туалета проходит пять шагов так, что Катя в своей комнате слышит каждый из них. Он специально так ходит, будто по плацу, ступая тяжело, увесисто: «я имею вес в этом доме и в ваших жизнях» – внушительно твердит каждый его шаг, «так-то» подобострастно поддакивают подошвы резиновых шлепанцев, хлестко ударяясь о пятки.

Хлипкие стенки двухкомнатной распашонки не способны укрыть Катю от взрослой жизни, они не способны сберечь ничьих тайн. Эти стены не помощники и не враги – безразличная ко всему труха, уставшая от собственной бутафорности: толкни посильней – облегченно рассыпятся. Через их прохудившееся сито до нее долетают все звуки, как саднящий щебень из-под колес буксующего грузовика. Отмахиваться бесполезно, проще сжаться, перетерпеть до затишья.

Когда Катя дома, напряжение постоянно обретается у нее под ребрами. Она привыкла к нему и считает его неотъемлемой частью своего существования. Очень редко случаются моменты, когда вдруг возникает в ней непривычная легкость. Катя ощущает ее где-то ниже солнечного сплетения, начиная дышать глубже и как-то иначе, будто в ней откуда-то взялось больше свободного пространства и его можно заполнить свежим воздухом. Тогда она испытывает счастье, которое кажется ей беспричинным. Мир вокруг в такие моменты видится ей куда более ласковым и приветливым, чем обычно. А потом до ее слуха снова доносятся всхлипы дверного косяка, тяжелые шаги, низкий голос с неизменными нотами недовольства, звучащими ярче и отчетливей всех остальных. Тогда напряжение возвращается на свое привычное место, отягощая собой не только Катю, но и саму жизнь, снова меняя ритм и характер ее дыхания. Легкость исчезает, оставляя грусть утраты.

Этот человек, отчим, – третий муж ее матери, отец был вторым. От первого родился Катин старший брат. Ему сейчас двадцать лет, и он предпочитает делить съемную квартиру с институтскими одногруппниками, подальше от семейного гнезда. Лишь иногда он захаживает домой, будто в гости, впрочем, без всякой радости, как он сам говорит: «Чтобы мать отвязалась». Он не любит бывать в этом доме, не выносит отчима (взаимно) и мать, похоже, тоже не любит. Точней, разлюбил ее в какой-то момент, который Катя упустила. Возможно, тогда она была слишком маленькой. Даже сейчас она не до конца понимает, что происходит в его мальчишеской голове, но природа этой нелюбви кажется ей понятной. Смутно и неразборчиво, но все же.

Катя тоже не любит отчима, а к матери испытывает жалость, за которой не разобрать других чувств. Хотя нет, есть еще одно чувство к ней, которое Катя пока еще может различить в себе, – любовь. Но под гнетом растущей, тяжелеющей день ото дня жалости любовь испускает соки, сжимается и сохнет, превращаясь в маленькую косточку, ее почти уже не разглядеть. Когда-то любовь преобладала, а жалость обреталась где-то возле нее, как придаток. Но потом расклад сил изменился, придаток разросся и сожрал любовь, как злокачественная опухоль здоровые клетки.

«Это всё из-за отчима», – в детстве думала Катя, печалясь от того, что растущая в ней жалость застит свет. А взрослея, все чаще: «Это всё из-за матери». Отчим в их семье существо инородное, пришлое. И мать сама его впустила в их жизнь. Впустила, терпит и старается удержать. Зачем? И ластится к нему, и стелется перед ним. Он пришел и принес с собой чуждую энергетику довлеющей, все подминающей под себя силы. И сила эта неправильная – агрессивная и разрушительная, призванная не оберечь, а изничтожить. Он вошел в их дом, будто делая всем одолжение одним только своим мужским присутствием. Ничего хорошего не принес с собой, ничего не привнес. Только дополнительные заботы и страх неповиновения. Он проедает больше, чем дает. Он обижает чаще, чем ласкает. Он с Катиной матерью по каким-то своим причинам, но это точно не любовь. Может, он просто самоутверждается за их бабий счет, потому что ни за счет чего больше утвердиться не может? Он сам как-то раз проговорился, что неудачник, и тогда ярость накрыла его с головой. А она, мать, и рада, что ему некуда больше податься, охотниц до такого сокровища больше нет. Отец тоже был не подарок, но… Это все из-за матери.