Уж замуж невтерпеж - Екатерина Лесина

Брат встал.

Бросил что-то, отчего убрались и служанки, и рабыни, и прочий люд, который теперь глядел на Теттенике не со страхом – с ужасом.

– Хочешь, уедем? – сказал он, обнимая. И Теттенике всхлипнула.

Когда-то она плакала. Много. Но слезы лишь злили старуху, и она щипалась сильнее, и шипела, и говорила… много говорила.

Стоило моргнуть, и слезы унялись.

– К-куда?

– Куда-нибудь. Я тут говорил… мир велик. Я знал, что велик. Есть острова. Там холодно и камень, но красиво. Море вот. А есть Виросса, там тоже море имеется, но еще земли. Много земель. У меня тут спрашивали, как лошадей купить.

– А ты меня продашь?

– С лошадьми возьмут охотно, любого выбирай.

– Не хочу любого, – помотала головой Теттенике. – Да и нехорошо это. Сюда позвали. Я пришла. И теперь другого? Неправильно так. Я… я просто испугалась. Очень.

Она тихо-тихо вздохнула.

И брат разжал руки. Нахмурился. Потер подбородок.

Что сделаешь, если Теттенике с рождения такая вот… пугливая безмерно? И главное, даже сейчас ей страшно. Слухи ведь пойдут. И про проклятье… предсмертные проклятья всегда сбываются. И стало быть, не найдется средь детей степи никого, кто рискнет взять Теттенике в жены.

Да и не только средь них.

Даже если вдруг польстится кто на лошадей, то… то все одно, разве можно будет довериться такому человеку? Брат, верно, то же самое решил.

И тоже вздохнул. Печально.

– Со всем мы справимся, луноликая, – и улыбнулся мягко-мягко. – С людьми я поговорю. Молчать станут.

Кто-то – несомненно, он и без просьбы слова не скажет, но всех ведь не заставишь. Вернутся в степь, понесут с собою истории разные. И про Теттенике тоже. Отец опечалится.

Верно, и вправду лучше бы Теттенике отдали Матери Степей.

– Не думай даже, – грозно произнес Танрак. – Набрала в голову всяких глупостей. Не слышала, что ли? Старуха не была ахху.

– Но…

– Шамайя, – это слово, сказанное шепотом, заставило Теттенике содрогнуться. Разве… вот так…

– Это… только… сказки.

Зубы почему-то мелко клацали.

Конечно.

Страшные сказки о мертвецах, которые не желают уходить, и восстают, притворяясь живыми. О мертвецах, что возвращаются к другим людям, чтобы красть их тепло.

– Сама подумай. Ладхемка же сказала, что она давно умерла. Да и тело… я поглядел.

Кровь стучала в висках.

– У нее на ступнях черные пятна. И на спине тоже. Такое вот, круглое.

Надо и вправду успокоиться.

Шамайя… что о них Теттенике знает? Только то, что в сказках рассказывают, страшных, которые еще страшнее оттого, что рассказывают их шепотом и ночью, сгрудившись у костра. Теттенике никогда не дозволялось подходить к тем кострам, близ которых собирались дети. Но порой она сбегала. И подбиралась близко-близко, так, чтобы слышать.

Шамайя…

Живет человек. Живет себе. Только нехорошо живет, не по заветам великой Матери. И копит в себе злобу, обиду и ненависть. Собираются они в сердце, наполняя его тяжестью. А потом, когда случается такому человеку помереть, то и не дают душе уйти к великой Матери. Привязывают её к телу.

И тело это восстает.

Как живое.

Только мертвое. И человек-то сам, сказывали, порой не понимает, что мертв он. Только злее становится. И начинает изводить иных, силу из них вытягивая.

Как… старуха?

– Но она ведь была ахху!

– Была, – согласился Танрак все-таки отпустив. – Только получить дар и пользоваться им – разные вещи, сестричка. А уж любой дар извратить можно. Вот, видать, и лишила её Мать своего благословения. Я ведь говорил с людьми. И все-то пытались вспомнить, когда же в последний раз Шаушан сделала благое дело. И знаешь, что?

– Не вспомнили?

– То-то и оно. Изрядно всем головы заморочила. Зато за последние два года пятерых девок извела. Якобы Великая Мать гневается. Да только… сомневаюсь я, что они отошли по закону.

Страх опять очнулся. Но тут уж Теттенике с ним справилась. И с дрожащими своими руками тоже.

– Если она и вправду шамайя, то выпила их. И тебя собиралась. Ты-то не рабыня, ты сильной крови…

…шамайя долго притворяться может, да только мертвое тело все одно живым не будет. Вот и распадаться начинает. А для того, что остановить гниение, надобна сила.

Сперва мало, но всякий раз больше.

И больше.

И… и насколько хватило бы ей Теттенике?

– Нам все одно не поверят, – Теттенике опустилась на край кровати. – Станут говорить, что придумали мы. Что сгубили ахху, оговорили, что…

– Станут, – согласился Танрак. – Но и пускай себе говорят. Найдутся и те, кто услышат правду.

Но сколько их будет?

Впрочем… что еще может сделать Теттенике.

– Не думай о плохом, – брат осторожно провел ладонью по волосам. И от ласки этой почему-то слезы опять подступили к горлу. – Просто не думай.

– Я не думаю, но… если она и вправду шамайя, то почему ушла? Умерла? То есть, она была мертвой, и выходит…

…не так просто изгнать дух из тела, особенно, если он сам уходить не желает.

В сказках лишь старый мудрый шаман или ахху могли пленить мертвеца, ибо сила их суть жизнь, а жизнь противна смерти.

– Выходит, что что-то пошло не так, – Танрак произнес это весьма и весьма задумчиво. – Но что… тут место такое. Может, в нем дело?

И Теттенике с радостью согласилась, что именно в месте и причина.

И в хозяине его.

И… быть может, в той рыжей некрасивой девушке, которая заступилась за Теттенике? И надо бы поблагодарить её. И подарить… что подарить?

Эти мысли неожиданно отвлекли.

И увлекли.

О подарке Теттенике думала, когда брат-таки ушел, а служанки вернулись и молча, стараясь не смотреть не Теттенике, поднесли шкатулки и коробочки. А Теттенике, устроившись на полу, где было куда как удобнее почему-то, раскрывала их и вытаскивала драгоценные камни, оправленные в золото.

Серебро.

Белый звездный металл.

Отец был щедр. Но отчего-то все-то казалось… не тем.

Неправильным.

И утомившись, так и не найдя нужного подарка, Теттенике складывала драгоценности обратно, уже вовсе не замечая того, что осталась одна. Или почти не замечая. Все-таки служанки боялись.

Пускай их, глупых.

А вот на постели, на подушках, которые поправляли рабыни, лежал цветок. Этот совсем не походил на хрупкие степные цветы, что и существуют-то доли мгновенья после дождя. Этот был на тяжелом стебле, мясистом и жестком. И сам-то крупный, какого-то темного, почти кровяного цвета. Он источал тонкий аромат, который дурманил. И Теттенике, прижав цветок к сердцу, подумала, что тот, кто сорвал его, рисковал.