Уж замуж невтерпеж - Екатерина Лесина

Коридоры эти.

Комнаты.

Золото и мебель такая вот, которую тронуть страшно. А приходится, и Брунгильда первый день вовсе маялась, опасаясь ненароком что сломать или там разбить.

– Скажите, – Никас шел, глядя под ноги. – Как вам спалось?

– Нормально, – Брунгильда пожала плечами. – Крепко.

– А сны… видели?

– Я?

Сны-то ей прежде снились. Раньше. Давно. Когда она была совсем маленькой и забот не ведала. И оттого сны были яркими, веселыми. Порой она даже будто бы птицею становилась, поднимаясь над морем высоко-высоко. И глядела с небес на Острова, на корабли.

А еще…

Почему он спросил?

– Видите ли… – Никас остановился. Огляделся.

И Брунгильда поглядела.

Коридор.

Длинный такой. И полутемный. Окно одно и где-то там, позади. Тускло светятся камни, плодят призраков. И как-то стало не по себе вдруг.

Будто холодом по спине потянуло.

– Я бы хотел попросить вас о помощи. Честно говоря, не уверен даже, что получится, но… – он слегка замялся, отчего вид у него сделался вовсе несчастный. – И что это не есть та самая авантюра, против которых меня предостерегал дядюшка. Однако…

– Дурное снилось, – нашла в себе силы сказать Брунгильда.

А еще подумала, что, возможно, этот вот человек, неказистенький, слабый телесно, мог бы стать хорошим мужем.

И жаль, что не получится.

– Понимаете… мой дед… вернее его жена… её полагали ведьмой. Она и вправду обладала силой, пусть и не такой, как у вас.

– А какая у меня?

– Яркая, – теперь Никас глядел на неё. – Вы не видите, а я вот… оказывается, вижу. Здесь. Там-то нет, а тут… вот…

Он развел руками.

– Вы многое умеете.

– Я? – Брунгильда хмыкнула.

Вот уж и вправду многое. Сети плести. И укладывать. Разбирать. Чистить рыбу. Сушить. Солить семью способами. Еще лодкой править. Или вот с ветрами говорить. Но кто ж этого не умеет-то?

Разве что эти… наряженные.

Но им и не надобно.

Брунгильда представила ладхемку с кривым ножом в одной руке и тушкой трески в другой, и фыркнула. Вот уж и вправду, нелепица.

– И если вы согласитесь поделиться… – он замялся. – Понимаете… я бы хотел узнать, что произошло с моим отцом.

Брунгильда кивнула.

Похвальное желание. И понятное. Ей-то уж точно.

– И что надо делать?

Только под сердцем кольнуло. Выходит, пришел он вовсе не потому, что о ней, Брунгильде, беспокоился. Нет. Пришел он, ибо понадобилась.

Укололо и… отпустило.

– Немного вашей крови. И силы. Поверьте, это очень простой обряд. И я уверен, что у нас получиться… – Никас явно ожил.

– И когда?

– Сейчас, если вы не имеете других дел. Чем скорее… не знаю, у меня просто предчувствие такое, что нужно поспешить. И… я никогда не прощу себе, если не попробую.

Он моргнул и поглядел виновато.

– Я… извините, пожалуйста. Я взял на себя труд все приготовить. Но… вам придется… заглянуть в гости. Клянусь, что и в мыслях не имею оскорбить вас! Или покуситься на вашу добродетель.

Вот уж… смешной человек.

Покуситься.

А еще подумалось, что, может, Брунгильда была бы и не против, сыщись кто, кто рискнул бы покуситься. Да только… вряд ли.

Обидно.

Зеркало.

Черное. Круглое. В оправе из серебра. Оправа изящная, с цветами и дивными птицами. Птицы расправляют крылья, а цветы сделаны столь тонко, что вовсе кажутся живыми.

– Это зеркало было подарено отцом моей матушке в день их свадьбы, – его Никас держал на ладонях весьма бережно.

И на круглый стол укладывал осторожно.

А ведь тяжелым выглядело. И выходит, что не так он слаб, каким кажется.

Брунгильда наблюдала.

Из короба появились черные свечи, толстые и уродливые с виду. К ним совершенно не хочется прикасаться. И Брунгильда убирает руки за спину.

– Я прочитал в одной книге, – Никас свечи расставляет вокруг зеркала. – Что душу умершего можно призвать.

Склянки.

Он ведь готовился.

Точно готовился, ведь здесь откуда было бы взяться всему вот этому?

Никас осторожно вылил содержимое первой склянки на зеркальную гладь, и та покрылась чем-то черным.

– Я хотел провести обряд дома, но… честно говоря… Храм весьма не одобряет подобное. Они полагают сие чернокнижием, хотя я ведь не собираюсь подчинять дух!

Еще несколько капель из другого фиала.

Из третьего.

И поверхность зеркала становится прозрачной.

Одна за другой загораются свечи.

– Я почти даже решился… отыскал одну штуку, которая могла бы закрыть меня от глаз Храма… не успел. Дядюшка появился… вот… я тогда подумал, что так даже лучше. На Островах нет храмовников.

Два клинка. Узкие и тонкие.

Хищные.

Рука сама потянулась к тому, что ближе. Рукоять его украшала драконья пасть, вновь же серебряная, пусть даже металл потемнел от времени. Глаза дракона сияли алым.

– А потом вот… все закрутилось. И мы тут оказались. Вы не стесняйтесь.

– А можно?

– Отчего нет? Это весьма старый артефакт. Как меня уверили. Хотя, конечно, – из Никаса вырвался нервный смешок. – Никогда нельзя быть полностью уверенным. Ритуальный нож. Вроде бы даже принадлежал кому-то из чернокнижников.

Он был красивым, этот нож.

Тонкий, что игла.

Острый.

И дракон почти как настоящий. То есть, наверное, если бы в мире сохранились драконы, они бы выглядели аккурат, как этот.

– Я проверял у… одного верного человека. Тот клялся, что нет на нем следов темной силы. И обряд совершенно безопасен.

Пламя свечей выровнялось.

– Его в прежние времена использовали весьма широко. Для поиска пропавших, если имелись подозрения, что человек мертв. Или вот для того, чтобы выяснить обстоятельства дела, особенно, когда совершено было убийство. Вы извините, я когда волнуюсь, делаюсь чрезмерно говорлив. Теперь нужна кровь одаренного и кровь близкого родственника. Нет, нет, для меня вот этот.

Второй клинок выглядел более… простым, что ли?

Ни драконов на рукояти, ни драгоценных камней.

Рука дрожит. И Никас смущается.

– И-извините… никогда прежде… я вообще боли боюсь. И многого боюсь. Не только боли. Но… не приходилось как-то. Мне представлялось, что это будет проще. Вы… вы не могли бы? Мне до крайности неловко просить.