Скажи волкам, что я дома - Кэрол Рифка Брант

— Знаешь, что сказала Меган, когда я сказала ей, что мой дядя умер от СПИДа? — спросила она. — Угадай с трех раз.

— Грета, нам надо домой.

— Нет, Джун. Это было прекрасно. Тебе понравится. Меган уставилась на меня, вся такая серьезная, и сказала: «Ух ты! Отличная тема для сочинения на вступительных в колледж. Сто процентов поступишь». — Грета рассмеялась. Ее буквально трясло от смеха. Она села на тротуар и смеялась, пока не закашлялась.

— Грета, пойдем.

— Но ведь смешно же, скажи!

— Да, очень смешно. Обхохочешься.

Я хотела помочь ей подняться, но Грета оттолкнула мою руку. Она перестала смеяться. Ее лицо сделалось жестким и очень серьезным.

— Думаешь, я не хотела бывать у Финна, потому что мне было плевать? Ты правда думаешь, что мне было плевать, когда умирал человек, которого я знала всю жизнь?

Прежде чем я успела ответить, она резко поднялась на ноги, махнула рукой, словно хотела сказать: «Отстань», — и побежала к дому. Я смотрела, как сестра мчится по улице, с трудом удерживаясь на ногах, и боялась, что она сейчас упадет.

Ночной воздух слегка отрезвил Грету. Во всяком случае, она сумела благополучно подняться по лестнице, переодеться в пижаму и лечь в постель.

Я тоже переоделась — сняла пропахшую дымом одежду — и спустилась на кухню, чтобы сказать родителям, что все нормально.

— Знаешь, Джун, я так рада, что вы с Гретой снова проводите время вместе, — сказала мама.

Я не смогла даже кивнуть. Потому что, по всем ощущениям, даже просто кивок был бы ложью.

Вот что было в бумажном пакете, который мне передал Тоби:

4 кассеты с «Реквиемом» Моцарта

1 записка.

Я улеглась на кровать и прижалась ухом к стене. Когда мы с Гретой лежим в постелях, наши головы находятся рядом. Если бы нас не разделяла стена, мы лежали бы бок о бок. Я долго прислушивалась и, когда убедилась, что Грета спит, открыла рюкзак и высыпала кассеты на постель. Я узнала их сразу.

Это были те самые кассеты, которые Финн купил в «Тауэр Рекордз» на Четвертой улице. Мы ходили туда вместе и взяли сразу четыре разные версии моцартовского «Реквиема», чтобы послушать и решить, которая из них лучше. Я даже не знала, что существует несколько версий, пока Финн меня не просветил.

Он сказал, что мы будем слушать и выбирать «вслепую», не зная, где чье исполнение. Сперва мне эта идея не понравилась. Я боялась, что не замечу разницы, все версии будут звучать для меня одинаково, и я выставлю себя полной дурой в глазах Финна. Но, как оказалось, боялась я зря.

— Ты удивишься, какие они все разные, — сказал Финн с лукавой улыбкой, и я ни капельки не сомневалась, что он прочитал мои мысли.

Мы сели в такси и поехали к Финну домой. Финн заварил чай в своем русском чайнике с медведями и вынес в гостиную огромную миску красных фисташек. Отодвинул кофейный столик к стене, и мы легли прямо на пол, на мягкий турецкий ковер. И стали слушать.

Две первые версии были настолько разными, что я растерялась и даже слегка разозлилась. У них были совсем непохожие концовки, и позже Финн объяснил мне, что Моцарт умер, не успев закончить «Реквием», и люди до сих пор спорят, какие именно части остались незавершенными и каков был его замысел. Но меня это не убедило. Для меня это было не то. И остальные две версии тоже были значительно хуже, чем «наша» старая — та, которую мы слушали чаще всего, — о чем я и сказала Финну.

Он, похоже, расстроился. Погладил меня по плечу и сказал, что понимает, о чем я. Обычно та версия, которую слушаешь первой, на всю жизнь остается самой любимой.

Еще в пакете лежала записка. Вот что там было написано:

«Дорогая Джун,

если ты это читаешь, значит, мы с тобой встретились на станции, и я очень благодарен тебе за это. Спасибо, что пришла! Честно признаюсь: я заглянул в пакет. И когда увидел эти кассеты, мне вдруг подумалось, что есть так много всего, что ты знаешь о Финне, а я нет. И много всего, что знаю я, но не знаешь ты. Мы можем столько всего рассказать друг другу… Но потом я подумал, что этого, может быть, и не случится.

Если тебе интересно продолжить общение, все осталось по-прежнему. Тот же адрес, тот же номер телефона. Адрес и номер Финна. Я почти никуда не хожу. Я всегда дома.

С любовью,

Тоби».

Прочитав записку, я вытряхнула из рюкзака все деньги, которые дал мне Тоби. Там были самые разные банкноты: по доллару, по пять, по двадцать и даже несколько — по пятьдесят. Всего 763 доллара. Я в жизни не держала в руках столько денег. Я себя чувствовала воровкой, укравшей эти деньги. Хотя нет, не воровкой, а скорее — соучастницей. Потому что настоящим вором был Тоби.

Я собрала все: кассеты, записку и деньги, — и спрятала в коробку в самом дальнем углу шкафа, вместе с чайником и первой запиской от Тоби. Потом легла и попыталась заснуть. В постели было тепло и уютно, а главное — обыкновенно, что особенно радовало после такого насыщенного, долгого дня, может быть, самого долгого дня в моей жизни. У меня было странное чувство, что сегодня я получила неопровержимое доказательство: каждый день длится по-разному, и у каждого времени есть свой вес. И мир состоит из множества разных миров — если ты хочешь, чтобы он был таким.

— Вот, почитай. — Папа протянул маме газету. Воскресный номер «Нью-Йорк пост». Мы сидели на кухне. Мама стояла за разделочным столом и резала грибы для омлета.

— Что там?

— А ты почитай.

Мама взяла полотенце, вытерла руки и наклонилась над папиным плечом. Папа поднял газету повыше. Мама начала читать, потом нахмурилась и отвернулась.

— Спасибо, не надо, — сказала она.

— Но тут есть о чем задуматься, — сказал папа.

Грета еще спала, так что на кухне мы были втроем. Мы с папой сидели за столом и ждали, пока мама приготовит омлет. С грибами и сыром, как мы оба любим. Я пила апельсиновый сок из своей старой пластмассовой детской кружки с наполовину облезшим изображением Фреда Флинстоуна.

— Что там? — спросила я.

— Ничего, — сказала мама. — Убери газету.

Папа бросил на меня беспомощный взгляд, словно давая понять, что, если бы все зависело только от него, он дал бы мне прочесть статью. Он все еще держал газету в руках.

— Ей четырнадцать, Данни.

— Это неважно. — Мама выхватила газету у папы из рук. — Я попросила ее убрать.

Я допила сок и сказала:

— Я уже не ребенок.

Мама вздохнула и положила нож на стол. Пристально посмотрела на меня и снова вздохнула.

— Я знаю, Джуни. Знаю. — Она посмотрела на газету у себя в руке, потом — опять на меня. — На, читай. — И отдала мне газету.