Бешеный мир - Роман Глушков

Сидя потом в штрафном изоляторе, Панкрат не волновался насчет того, что его тюремный срок вырос теперь до максимально возможного. Он знал, что попросту не проживет столько времени. И даже полугода не проживет, так как умрет сразу же по выходу из карцера. Панкрат подписал себе смертный приговор – двое из убитых им урок были ворами в законе, а такое в их мире не прощается. Особенно, если эти «авторитеты» пали от руки сопляка, не отсидевшего за решеткой и трех месяцев. И когда зашедший в изолятор, начальник колонии без обиняков сообщил юному мокрушнику и беспредельщику, какая участь тому уготована, он не сказал ничего такого, о чем Панкрат и сам бы не догадался.

Впрочем, «хозяин» навестил штрафника не только по этой причине. Казалось бы, чем вообще можно удивить потенциального мертвеца, но начальнику это удалось. Да так, что у того натуральным образом отвисла челюсть. Хотя у кого бы здесь она не отвисла, если бы ему предложили пойти и убить пахана по кличке Мотыга – самого авторитетного «законника», державшего масть над всеми ворами в колонии. А заодно – всех тех, кто будет стоять на пути Панкрата к его труднодостижимой цели.

– Сделаешь, как тебе велят – получишь мою полную защиту, отдельную камеру и усиленный паек, – подытожил свое секретное деловое предложение начальник. – Не согласишься – умрешь ровно через сутки. То есть сразу, как тебя отсюда выпустят. Причем умрешь не самой приятной и быстрой смертью, это как пить дать.

– Если я убью Мотыгу, урки достанут меня даже в одиночке, – кисло усмехнулся Панкрат, понятия не имея, что за непримиримые разногласия случились у администрации с ворами, если «хозяин» хочет разрешить дело убийством. – Да и как я его убью? Мотыга знает, кто я такой. Едва он меня увидит, его люди грохнут меня через три секунды.

– Как ты все это провернешь, решать тебе, – пожал плечами начальник. – Я лишь могу свести вас вместе, как только ты будешь готов, и снабдить тебя кое-каким оружием… – Он подал знак стоящему позади него охраннику, и тот показал Панкрату заточку. Такую, которую ушлые зеки могут смастерить из любого металлического мусора. – На большее не рассчитывай. Но насчет той награды, о которой я говорил – даю тебе гарантию, что все так и будет. Разумеется, при условии, что ты прикончишь Мотыгу, а не наоборот. Поэтому, пацан, ты уж будь добр, постарайся обделать все также лихо, как ты сделал это у себя в камере…

Панкрат не сомневался, что даже если он разделается с паханом и выживет, его, чтобы замести следы, потом умертвят охранники. Но как бы то ни было, теперь у него имелся шанс подготовиться ко встрече с жаждущими мести урками, получив в руки оружие. К тому же в парне все еще кипела злоба на вероломно растоптавших его достоинство, бывших кумиров. Теперь они вызывали у него лишь отвращение. И – желание разорвать с воровским миром даже те символические связи, которые он вроде бы успел наладить.

Сам того не ожидая, Панкрат окунулся не в размеренную тюремную жизнь со всеми ее радостями и горестями, а прямо с порога угодил на настоящую войну. А поскольку он не привык сдаваться, пока был в силах продолжать бой, то и колебания его продлились недолго. Урки хотели его смерти? Что ж, возможно, их желание вскоре сбудется. Но лишь после того, как Панкрат отправит на тот свет если не самого пахана, то хотя бы кого-то из его подручных.

Если бы Панкрат провалил это первое порученное ему дело, на этом его история и закончилась бы. Но и во второй раз он сработал не хуже, чем в первый, когда им руководили одни лишь эмоции. Теперь новоиспеченный восемнадцатилетний головорез не стал уповать на авось. Он построил свою новую стратегию, опираясь на уже полученный опыт. Ярость, скорость и внезапность – вот что обеспечило ему победу в первом бою. А, значит, на них же надо положиться снова, ибо малейшее промедление или колебание – и урки разорвут его живьем подобно стае гиен.

Ранее Панкрат не замечал за собой каких-то особых талантов. И не бывать бы счастью, да несчастье помогло ему открыть в себе такой дар. Дар истреблять в одиночку тех, кого он ненавидел теперь больше всего на свете, в их же собственных тюремных логовах.

Вторая победа Панкрата была не столь впечатляющая, как первая. Но он и не стремился к геройским подвигам. Заручившись обещанием «хозяина», что никто в колонии не знает, что борзый пухнарь выйдет из ШИЗО именно сегодня, он попросил, чтобы охрана подвела его ночью к двери нужной камеры и открыла ее. Остальное было уже делом техники. Ворвавшись внутрь, Панкрат подобно лисе в курятнике моментально вырезал пятерых из шести спящих урок, включая Мотыгу. А оставшегося, который подскочил с нар, но тоже не успел оказать сопротивления, прикончил более неторопливо, обставив все так, будто тот сам перерезал себе глотку. После чего все приметы стали указывать на то, что один из сокамерников Мотыги, выждав, когда все уснут, свел с ним счеты. А затем, не дожидаясь, пока начнется кипеш, убил остальных и себя. С какой стати он мог бы так поступить, Панкрата не волновало. Предысторию резни предстояло сочинять уже «хозяину». Он эту кашу заварил, вот пусть и расхлебывает ее так, чтобы самому ею не испачкаться и не поперхнуться.

«Хозяин» и впрямь сдержал данное Панкрату слово, переведя его в отдельную камеру и на особый рацион. Верилось с трудом, но именно так все и было. Почему его не устранили, как ненужного свидетеля, вставший на скользкую от крови дорожку пухнарь догадался позднее. Тогда, когда до него в полной мере дошло, во что он ввязался и шестеренкой какого механизма стал.

Начальники тюрем, их администрация и охрана – люди, балансирующие на весьма тонкой грани. Им все время приходится якшаться с самым гнусным отребьем и держать его в узде. Что, само собой, чревато для них постоянными конфликтами и с зеками, и с разгуливающими на свободе, криминальными группировками. Разумеется, «хозяевам» волей-неволей приходится брать от последних мзду за те или иные послабления тюремного режима для первых. Но при всех выгодах такого сосуществования зеков и тюремщиков, оно опасно тем, что если дать уркам хоть малейшее лишнее послабление, они моментально сядут тебе на шею и уже так просто с нее не слезут.

«Хозяева» лавируют меж этих двух огней всеми доступными им способами. Вплоть до того, что выращивают в среде заключенных «крысиных волков» – отпетых мокрушников, готовых истреблять не в меру зарвавшихся урок по приказу администрации. Но так, что сама она при этом оставалась вне подозрений. По крайней мере, формально. И наш Панкрат со своими рухнувшими жизненными идеалами, а также сжигающей его ненавистью к воровскому миру, оказался отличным кандидатом на роль такого истребителя.

Отныне он люто ненавидел все атрибуты этого мира, которым еще недавно восхищался. И который вместо романтики загнал его в глубокое болото, откуда ему было уже не выбраться. Его стало тошнить даже от блатных песен, что когда-то вышибали у него по пьяни сентиментальную слезу. А про блатные замашки, что казались ему ранее признаком истинной крутизны, и говорить нечего. Панкрат избавился от них, как от дурной привычки, сразу, как только понял, на какую войну его рекрутировали. Войну, что казалась ему едва ли не священной, а сам он считал себя настоящим идейным борцом с гнилой воровской сволочью.