Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

– Чего ты хочешь? – спросил его кайзер.

Слова донеслись тремя волнами невыносимого смрада. Давление клинка меча на горло было для Андрея подобно прикосновению косы великого Жнеца. Он уставился в придвинувшееся к нему лицо, наполовину ослепленный пламенем свечи, и увидел мутные глаза, чьи нижние веки так сильно отвисли, что была видна их внутренняя сторона; тестообразные, обвислые жирные щеки, на которых пробивалась белесая, как плесень, щетина; длинный крючковатый нос и тяжелую нижнюю губу, свешивавшуюся в мелкие заросли бороды и влажно поблескивавшую. Андрей снова ощутил пустоту внутри, как в тот день, когда застреленный монах упал на землю прямо перед ним, и рефлексы взяли власть над его телом, поскольку его дух временно отключился от происходящего.

– Я хочу рассказать вашему величеству одну историю, – услышал Андрей свой шепот. – Меня зовут Андрей фон Лангенфель, я никто и ничто, и я не умею ни вызывать демонов, ни показывать картинки в зеркалах. Но я могу рассказать вашему величеству одну историю, историю с загадкой, и, если вашему величеству удастся ее разгадать, вы также спасете мою душу.

– Даже священники не могут спасти душу, – возразил кайзер Рудольф. – Все, что они предлагают, – обман.

– Я предлагаю историю, – сказал Андрей. – И предлагаю спасение моей души. – Его руки шевелились в камзоле сами по себе, давление клинка усилилось, но Андрей уже вытащил медальон и держал его в свете свечи. – Вот этим моя история заканчивается, – продолжил он, – однако я убежден, что начинается она этим же. Это и есть загадка. Хочет ли ваше величество послушать мою историю?

Лицо кайзера отодвинулось от пламени свечи. Клинок по-прежнему прижимался к шее Андрея. Пустота у него внутри снова начала наполняться жизнью, и юноше показалось, что только сейчас он осознал, что сделал. Его вытянутая рука, сжимающая медальон, висела в темноте и начинала дрожать.

Неожиданно давление лезвия исчезло. Паркетный пол затрещал и захрустел. Огонь свечи снова переместился к кровати. Что-то с грохотом упало на пол; судя по звуку, это был небрежно оброненный меч. Кровать заскрипела.

– Подойди ко мне, сын мой, – донесся голос из тени под балдахином. – Я хочу послушать твою историю.

Час спустя Андрей открыл дверь, ведущую из спальни кайзера в переднюю. На него уставились пять пар глаз. Он опустил взгляд и обнаружил последнюю пару глаз навыкате. Карлик кивнул, и Андрей кивнул ему в ответ. Он предусмотрительно закрыл за собой дверь.

– Его величество спит, – сказал он и удивился, как сильно охрип его голос. – Его величество желает, чтобы его разбудили через два часа. К этому времени к его услугам должны быть горячая ванна и императорский купальщик, а горничным следует снять занавеси и постельное белье и сжечь их. После этого его величество желает кушать.

Лобкович покачал головой. Остальные молча, по-рыбьи, шевелили губами.

– Я не знаю, что ты сделал, мой мальчик, но мы все тебе благодарны, – заявил Лобкович.

– Я тоже этого не знаю, – ответил Андрей. Он посмотрел Лобковичу в глаза и попытался широко улыбнуться, но мышцы отказались подчиниться ему. – Однако ко мне теперь следует обращаться не «мой мальчик», a tabulator principaux[23].

Верховный судья вытаращил на него глаза. Андрей вспомнил, как они с бароном на лестнице совершенно хладнокровно советовались о том, стоит ли предать Андрея смерти, чтобы развеселить императора. Неожиданно лицевые мускулы проснулись; он заулыбался и повернулся к Розмберке.

– После еды его величество желает получить готовую дырочку. А пожалуй, лучше три дырочки, не правда ли, мой дорогой Розмберка?

Сказав это, он бросил Лобковичу какой-то предмет черного цвета размером с голубиное яйцо, которое все время держал в руке. Верховный судья неохотно подхватил его.

– Ой, – сказал Андрей. – Орех нашелся. Он лежал под подушкой его величества. Вы ведь позаботитесь о нем, мой дорогой Лобкович?

Киприан, шатаясь, поднялся на ноги.

– Не волнуйся, – задыхаясь, бросил он через плечо. Он тащил Агнесс за собой, бредя по полю из камней и уничтоженной католической гордости. – Не волнуйся. – Он снова закашлял.

Агнесс шла за ним на непослушных ногах. То мгновение, в котором Киприан неожиданно согнулся пополам, снова и снова прокручивалось у нее перед глазами. Шок от увиденного едва не бросил на землю ее саму. В мозгу у нее забилась мысль: «Если он болен, то не сможет защитить меня от тех парней!» Ее сразу сменила другая, куда более тревожная: «Если он болен, чем я смогу ему помочь?» Тут у нее возникла третья мысль, заставившая ее забыть первые две: «Он не может быть болен, я еще ни разу его больным не видела, ему просто пыль в горло попала, и это вместе с холодным ветром, наверное, просто…»

Бандиты смотрели на них, широко разинув рты. Они уже перестали поигрывать камнями. Они не проронили ни слова, и это подсказало Агнесс, что они не уверены в себе. Киприан поднес руку ко рту и снова закашлялся. Взгляды разбойников, как один, обратились к нему. Агнесс и Киприан уже почти подошли к ним. Агнесс с ужасом поняла, что Киприан пошел бы прямо на них, если бы она его не удержала. Она слышала его тяжелое дыхание и стоны и видела, как он пытается выпрямиться.

– А что это вы тут делаете? – спросил главарь банды, растягивая слова.

В его голосе Агнесс уловила нотку сомнения. Он и большинство его товарищей были одеты в короткие куртки с плетеным шнуром на плече, как это было принято у студентов. У остальных одежда была более поношенной. Студенты, наверное, были всего на год-два старше Киприана и Агнесс, остальные – даже моложе.

Киприан молчал. Судя по его виду, ему не хватало воздуха. Взгляд Агнесс метался от одного студента к другому. Ее сердце, пожалуй, колотилось еще сильнее, чем до этого, у моста.

– Вы опоздали к началу процессии? – с издевкой спросил один из них. – Грязные католические свиньи!

– Пропустите нас, – попросила Агнесс и услышала, как дрожит ее голос.

– Да, пропустите нас, – хрипло прошептал Киприан. Главарь банды повернулся к нему.

– О-о-о, пропусти-и-ите нас, пожалста-пожа-а-алста! – пропел он и ухмыльнулся. – Сначала вам придется выполнить пару условий.

– Кто вы такие, чтобы диктовать мне условия? – возмущенно спросила Агнесс, с отчаяния решив следовать известному принципу: волкам нельзя показывать свою слабость, сколько бы у них ни было ног – четыре или две.

Киприан одновременно с ней спросил, задыхаясь:

– Какие еще условия?

Большая часть того, что сказал главарь банды, потонула в новом приступе кашля, заставившего Киприана так сильно наклониться вперед, что он чуть не упал на землю. Агнесс разобрала только отдельные слова:

– …проклясть Папу… окрестить так называемую Деву Марию шлюхой… назвать так называемую святую католическую церковь кучей помета… а эту твою грязнулю…