Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

Ни разу еще Илье Константиновичу не случалось находиться от музыкантов так близко, что видно было облачко канифоли на лацкане концертмейстера. На какое-то мгновение почудилось, что он находится внутри оркестра и вот-вот нужно будет вступить со своей партией — какой? Стемнин видел расслабленные кисти рук сияющего сединой дирижера. В основном тот двигал локтями и только изредка поправлял что-то в теплом воздухе палочкой и мизинцем. У палочки была точеная выпуклая рукоять.

— А, вот и вы! — закричали из дверей. — Идите же, идите скорей, он вас спрашивал!

Илья Константинович обернулся. Какая-то девушка, в скользком шелке и лиловой со стразами венецианской маске, махала ему рукой. Голос был ему незнаком. Стемнин подошел к дверям, за которыми исчезла маска, потянул с усилием, ожидая увидеть девушку на лестнице. Но не было никакой девушки, не было и самой лестницы, а только поросшие мхом уступы горы, с которой стекал — глазам не верилось! — светло журчавший ручей.

Над вершиной горы сверкали люстры, а на уступах тряслись от смеха два тучных господина.

«Где же этот квартет? — думал Стемнин. — Да и зачем тут какой-то квартет, если во дворе целый камерный оркестр, да еще такой?» В гуле-журчании-смехе он пытался разобрать звуки скрипок, но не сумел.

Улыбаться! Всем улыбаться!

На верхней площадке в толпе зеркал стоял с бокалом шампанского в руке министр культуры и беседовал с Веденцовым. Валентин заметил бывшего преподавателя и показал глазами, чтобы тот подождал. Илья Константинович поклонился разом тысяче улыбающихся бегемотов с тысячей Валентинов и устремился прочь.

Свернул в коридор направо.

Как же ее найти?

Какая она?

Будет ли хоть какой-то знак?

То ли от отчаяния, то ли из любопытства он начал открывать одну дверь за другой. Выходило презанятно: каждая теперь выглядела по-разному и открывала непредсказуемые пространства. Первая по коридору дверь была увита настоящим виноградом — лозу оттягивали живые зеленоглазые гроздья. За ней целовалась парочка, причем у кавалера между фалд фрака проглядывал красный узорчатый хвост. Дамы не было видно — только блеснула в просвет бирюзовая чешуя на прелестном локотке.

Стемнин отпрянул и бесшумно прикрыл дверь. Следующая мерцала рубинами и аквамаринами готического витража, оттуда низко звучал орган. Осторожно надавив на цветное стекло, он увидел сквозь щель огни свечей, тусклую медь органных труб, розовую в вечерних отсветах фату и девичью руку в высокой перчатке. Нет, сюда точно заходить не следовало.

В небольшом зале (Чем он был неделю назад? Неужели конференц-холлом?) — толпились гости. Худой мужчина лет пятидесяти с хмурыми глазами занудно пел по-итальянски. Вокруг подиума раскачивались, подпевали и пританцовывали люди. Приглядевшись, Илья Константинович узнал почти всех: каждый второй из них был знаменитость. Спортивный комментатор — куколка-блондинка, огромный эстрадный пупс с густыми цыганскими кудрями и влажными от музыки глазами, дуэт «Кофе на троих» в обнимку с полуголыми старшеклассницами, модная гимнастка и депутат-коммунист с головой блестящей, как лучшие умы из других думских фракций.

Ни на одном из звездных лиц не было скуки, недовольства или даже снисходительной иронии. Хмурый итальянец был не коллега, не конкурент, а любимый персонаж из пересохших динамиков детства или юности.

Однако если во дворе играли «Виртуозы столицы», а здесь — итальянская звезда, никакого квартета, выходит, не было и быть не могло. Наверняка Веденцов пригласил эту девушку как гостью, и теперь ее ни за что не узнать.

Lasciate mi cantare

Perche ne sono fiero sono

I’ltaliano I’ltaliano vero.

На плечо Стемнину легла женская рука. И опять увидел он лиловую маску, а под ней — вздернутый носик и ярко накрашенные губы. Кто это? Кто-то из сотрудниц «Почты» — ведь это она звала его к Валентину.

— Просто сказка, как хорошо, — прошептала девушка одними губами. — Правда?

— Да. Вы из какого департамента?

— Из вашего, — засмеялась она дерзко.

— В моем департаменте нет девушек.

— А теперь будут. Возьмете меня?

Песня закончилась. Все хлопали, улюлюкали, кричали «грацие» и «браво, маэстро!».

— Возьмете? — повторила девушка.

— На работу принимаю не я — понимаете?

— А я работать и не хочу. Я хочу просто быть рядом.

Она снова смеялась. Не успел Стемнин ответить, как кто-то слева от него прошептал:

— Я тоже буду рядом, хорошо?

Оглянувшись, он увидел еще одну прелестницу, точно в таком же платье, в такой же маске, только волосы у нее были черные, блестящие, волнистые. Извинившись, он вышел из зала. Девушки не остановили его и не бросились следом. За ним бежала только возобновившаяся музыка.

Нараставший гул голосов привел его к залу с накрытыми столами. Он пришел как раз вовремя, так как в ту же минуту выстрелили десятки шампанских пробок, а на столах по их сигналу распадались на мокрые алые лепестки десятки огромных арбузов. Топорщились накрахмаленные углы салфеток, поигрывали искрами ободки тарелок и столовое серебро. В больших салатницах багровело усыпанное листками ароматной кинзы лобио, нежилась мякоть ветчины, медальоны лимонов награждали огромных осетров, рябили желтые, белые, оранжевые и голубые сыры, драгоценная икра выписывала на плоском блюде буквы «П», «С», «В». И отовсюду руки потянулись к кушаньям, точно на клавишах огромного рояля заиграли увертюру к опере пира.

Шум празднично озарял зал, оживленные голоса, как пожар, раздуваемый ветром, перепархивали от стола к столу и поднимались вверх. Вдруг свет погас, и, повисев еще с минуту, пестроголосье побледнело, распалось и наконец исчезло. Два ярких луча прожекторов скрестились и нашли в самом центре зала фигурку в белоснежной рубашке с черно-сизым галстуком.

— Дамы и господа! — напряженно прозвенел в динамиках голос Веденцова. — Для нас огромная радость и честь видеть вас в числе наших гостей. В этом зале и на всей нашей «Почте» сегодня собрались те, кого мечтают хотя бы раз в жизни увидеть и услышать наяву наши рядовые граждане.

Сидящие в зале оглядывались в полутьме, улыбались и изредка махали друг другу руками.

— Хочу поднять первый тост за то, что объединяет всех нас, что дает вкус жизни, сохраняет молодость и отдаляет старость. За страсть, дамы и господа! За праздник больших чувств! За покровителя всех влюбленных и нашей «Почты»! За святого Валентина!

Последние слова он прокричал, и, если бы не Ниагара аплодисментов, страшно прозвучал бы этот крик. Снова вспыхнул яркий свет.

«Если сейчас она видит его, то может влюбиться… Лучи прожекторов, рубашка, речь в стиле моих писем. Она ведь уверена, что я — это он. Тут столько знаменитостей, даже зарубежные звезды, пускай и погасшие. Но главный-то — он. Держится хорошо. Такой распетушившийся лев. Что я могу противопоставить такой мощи? Этой власти? Рубашке Сомневаюсь, что весь мой летний костюмчик сможет перевесить хотя бы этот отглаженный воротничок».