Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

— Так почему ты не можешь поверить, что он способен наколдовать еще раз? Кое-что такое, что понравится и тебе, и мне, и родителям?

— Да я… Да ты, Илюшечка, не подумай, я в тебя верю, но дело не в этом… — растерялась Ануш, глядя на Гошу с неприязнью.

— А в чем? Он ведь нас любит, зла нам не желает. Неужели он не позаботится о том, чтобы мы и впредь считали его своим благодетелем и лучшим другом? Разве такой день кто-то решится испортить?

Ануш затравленно посмотрела на мальчиков, а потом рукой махнула:

— Ладно, наверное, не в свадьбе счастье. А получится безобразие, посуду будешь мыть всегда ты, понятно? Всю жизнь! Каждый день и ночью тоже, если мы будем поздно ужинать. Уже внуки родятся, а ты будешь мыть посуду, сколько бы ее ни было. Мясорубка, кофейная машина и кухонный комбайн тоже считаются!

— Договорились. — Георгий сделал стойку на руках; даже в этом положении лицо его оставалось трагическим.

— И с папой будешь объясняться сам, — на всякий случай добавила Ануш, соображая, все ли выгоды извлекла из своего согласия.

— Не буду. Уже объяснился, — ответил краснокожий от напряжения жених.

После такого триумфа Стемнину больше всего хотелось, чтобы по независящим от него причинам Никогосовы вернулись к сценарию «ЗАГС-Новодевичий-трамвайчик-„Ной“».

Ночью дождь наспех вымыл город. Уже наступил вторник, но «Почта» так и не приступила к работе. Праздничные декорации разобрать не успели, реквизит не вывезли, а обычная мебель и компьютеры вернулись со склада в срок. Особняк был до отказа набит несовместимыми вещами. Многие сотрудники попросту не могли войти в комнаты и уже второй день подряд были распущены по домам.

На выходе Стемнин столкнулся с Валентином.

— Что скажете, Илья Константинович? Понравилось? — Валентин задал вопрос со взвинченной готовностью услышать несправедливые придирки.

— В жизни ничего подобного не видел, — ответил Стемнин.

Он поймал себя на мысли, что теперь все время будет произносить такие уклончивые фразы, чтобы не выдать себя, но и не сказать откровенной неправды. Валентин остро взглянул, но сразу отвел глаза.

Во дворе прямо посреди дорожки каменным облаком парила потерянная нимфа.

Слоняясь по бульварам, Стемнин наслаждался свободой школяра — что за радость быть отпущенным с уроков!

Вернувшись домой, он ткнул пультом в телевизор и увидел на экране кадры блокбастера: самолет врезался в окна небоскреба… «Нормальную графику делать научились, а на пленке сэкономили», — подумал он машинально. С наслаждением умываясь, Илья поглядывал в зеркало, пытаясь увидеть себя Вариными глазами. Морщил лоб, делал серьезное лицо. Вернувшись на кухню, Стемнин обнаружил на экране все те же кадры про самолет. Тот опять врезался в здание. Странно. Повтор? Включив звук погромче, он услышал напряженный голос репортера. То, что говорил ведущий, и сама картинка напоминали новости. Нет, не может быть, какой-то подвох. На всех каналах было одно и то же: самолет, врубающийся в стену небоскреба, клубы огня, дыма, пыли.

Стемнин вскакивал, метался у телевизора до глубокой ночи. Новости неслись по кругу, понемногу обрастая подробностями. Оказывается, за несколько часов до терактов раздался звонок, предупреждавший о катастрофе, оказывается, террористы проходили обучение в американских авиашколах, а за взрывами стоит миллионер из самой дружественной к Штатам арабской страны.

Это был глобальный провал всего человечества. Поначалу Стемнин даже не мог понять, что его потрясает сильнее: гибель невинных людей, уязвимость самой могущественной страны мира или поступок летчиков-террористов. Каждая новая мысль пробивала брешь все глубже, все чернее.

Он представлял себе маленькую женщину с большим животом в коридоре, забитом раскаленной пылью. Человека в белой рубашке на подоконнике тридцатого этажа: еще три часа назад тот поднимался в лифте и улыбался при мысли о предстоящем вечером свидании, а теперь, обмороженный ужасом, должен за пару секунд выбрать, какой смертью умереть. «Там ведь могли быть мусульмане. Десятки мусульман. Неужели так просто отправить в ту же топку и своих? Впрочем, какого человеколюбия можно ждать от самоубийцы?» Вот оно! Именно это и было страшнее всего. Как оценить чужую жизнь, если ни во что не ставишь свою? Жажда жизни — не только эгоистический инстинкт, не безвольное цепляние за соломинку. Жажда жизни — благодарность Богу, согласие с его творением, приятие его даров. Если человеку не жаль своей жизни — это и есть настоящий и окончательный атеизм.

А раз такое возможно, нет никакой разницы между гением и бездарностью, между кропотливым корпением и сивушным плевком в потолок. Для чего память, слава, зачем витражи, сады и мороженое? Шахидам без разницы, что взлетит на воздух — Саграда Фамилия или городская свалка. Хотя нет — взорвать собор даже интересней. В глазах человека, которому не жаль своей жизни, абсолютно не важно, создал ты шедевр или подтер перо бумагой. И тем более жив ты или размазан по стене.

Но как можно запретить наплевать на собственную жизнь? Кто может привязать нас к ней? Государство? Милиция? Страх? Любовь? Какие санкции применить к самоубийце? Пожизненное заключение? Электрический стул? Оказалось, на инстинкте самосохранения держится весь мир. Если люди не станут беречь себя — да, хотя бы только себя — от болезней, страданий, смерти, ничего не получится: ни истории, ни цивилизации, ни религии. Кому придет в голову заботиться об архитектуре или хотя бы о собственных штанах, если жизнь не нужна!

Под вечер позвонила Елизавета Дмитриевна:

— Илюша! У тебя все в порядке?

— Даже не знаю. А то, что происходит в Нью-Йорке, — это у меня?

— Какой ужас творится! Вроде никого из наших в Америке сейчас нет?

— Наши, не наши… Нет никаких ненаших.

— Просто кошмар. Как можно так жить? Илья!

— Ну что?

— Обещают дожди, похолодание. Будь любезен надевать кашне.

Стемнин не звонил друзьям: боялся заговорить с кем-то, кто расстроен и растерян меньше его.

«Почта» меж тем приступила к работе. Разумеется, сообщения о теракте в Нью-Йорке заслонили все остальные новости. Поэтому редкие отклики об открытии «Почты» воспринимались, как неуместные хлопки винных пробок во время артобстрела. Но что делать? Свадьба Гоши и Нюши должна состояться при любой политической ситуации. Да, свадьбы, дни рождения, первые свидания, ссоры, юбилеи — все будет идти своим чередом. Даже если бы взрывы случились в Москве. И как это ни странно, Стемнин теперь обязан думать именно об этой несмолкающей музыке продолжения рода, сексуального притяжения, эгоизма и тщеславия.

Ответ от Вари пришел в среду. Забавно, Стемнин его даже не ждал.

«Здравствуйте, — писала Варя, даже не обращаясь по имени. — Простите за задержку. Мы можем исполнить любую музыку из нашего репертуара. Если нужно подготовить что-то другое, можно обсудить. Правда, на подготовку понадобится больше времени и плата будет выше. Файл с нашей программой присоединяю.