Я люблю - Борис Седов

Наконец Валентин Федорович повернулся ко мне.

– Погода, жаль, сейчас не идеальна!

– Но мы ведь не выходим в море?!

– Нет, морские операции в этот раз не запланированы! – улыбнулся он. – Но вы могли бы позагорать!

Вот и Сочи. Там в свое время мне пришлось по заказу Стилета уничтожить одного немецкого бизнесмена, а заодно влепить пулю в живот предателю Самошину, который неожиданно и весьма кстати подвернулся под руку. Правда, целилась немного ниже… Тогда я исчезла, не засветившись, но все-таки возвращаться туда немного побаивалась.

– Не беспокойтесь, – заметил Лаевский, угадавший мои мысли, – вас не узнают! Вы не читали Честертона. У него есть прекрасный рассказ из цикла об отце Брауне. Главный герой раскрывает убийство, случившееся во время кровопролитного сражения. Он постиг логику убийцы, сумевшего остаться безнаказанным: проще всего спрятать камень – на берегу морском, спрятать лист – в лесу, а мертвое тело – на поле боя. Мы будем в гуще фестивальных событий, Лика, и именно поэтому на нас никто не обратит внимания – там хватает известных личностей!

– Я поняла! – кивнула я. – Но журналисты могут…

– Забудьте, они охотятся за звездами – а мы таковыми, к сожалению, или скорее – к счастью, не являемся!

Тем не менее сразу по прибытии мне посчастливилось познакомиться с типичным представителем журналистской братии.

Гостиница, где Конторой были забронированы два номера, безусловно, располагала штатом носильщиков, но они куда-то запропастились – вероятно, пошли, глазеть на звезд. Лаевский отправился беседовать с портье. Я осталась у машины. Через мгновение мимо промчался трусцой молодой человек с недорогой фотокамерой через плечо. Бросил орлиный взгляд через плечо, заложил крутой вираж – камера на ремешке взлетела в воздух по инерции, потом шлепнула по узкой груди своего владельца.

– Я могу вам помочь?!

А глаза нагловатые, явно из тех, кто полагает, что им нет ни в чем отказа.

– Да, – согласилась я с улыбкой. – Весьма признательна.

Он легко подхватил сумки – неожиданно при его довольно худощавой комплекции. Я поспешила за ним, навстречу Лаевскому. Тот нахмурился, но ничего не сказал – по-видимому, вопрос с носильщиком решить не удалось. Уже в номере вытащил из внутреннего кармана бумажник.

– Полагаю, вы не обидитесь? – он достал некрупную купюру.

– Не корысти ради! – Работник пера поднял руки, категорически отказываясь, и тут же исчез за дверью.

Валентин Федорович пожал плечами, спрятал деньги назад в бумажник, а бумажник вернул в карман.

– Надеюсь, вы понимаете, – обратился он серьезно ко мне, – что любые личные отношения крайне нежелательны. Особенно когда речь идет об этой репортерской братии! Вы ведь, полагаю, поняли, что это не просто зевака с фотокамерой!

– Он только предложил поднести вещи! – Я пожала плечами и принялась распаковывать чемодан. – Вы ведь сами уверяли, что нами здесь никто не будет интересоваться…

– Послушай меня, девочка! – Лаевский схватил меня за руку и резко повернул к себе лицом. – Никаких споров и пререканий. Не забывай, кто ты и зачем мы здесь! Штессман – очень важная птица и, надеюсь, с твоей помощью он останется нашим клиентом. И мне не придется тратить время на тебя вместо него! Я не потерплю никаких выкидонов, ясно?

Последнюю фразу он произнес неожиданно мягко и провел пальцем по моей щеке.

– Так кто он все-таки такой, – осмелилась поинтересоваться я, – этот ваш немец?

– Штессман? Денежный мешок с финансовыми интересами в самых разнообразных областях! Например, на этот кинофестиваль герр Штессман прибыл, чтобы представить одну из картин, которую продюсировал, ну и встретиться заодно со мной. Совместить, так сказать, приятное с полезным! Дело в том, что мы выполняли кое-какую работу по его заказу, и герр Штессман остался не очень доволен результатами. Мы встречаемся именно для того, чтобы обсудить это и разрешить некоторые туманные моменты. Впрочем, вас это не должно волновать, ваша задача – исключительно моральная поддержка вашего шефа! Поэтому будьте паинькой! – закончил он, уже обращаясь на вы.

Я промолчала в ответ. А когда дверь за Валентином Федоровичем закрылась, протянула в ее сторону руку с торчащим вверх средним пальцем. Да пошел ты! Я не могу даже пофлиртовать немного со случайным знакомым, как это полагается любой нормальной девушке! Вот именно, напомнила себе – нормальной! А ты-то здесь при чем?! Грубо, но правда – я ни при чем! А кто виноват?! Сбившись на диалог из популярного фильма, я уже не могла рассуждать серьезно. Да и к чему сейчас копаться в прошлом – пока я здесь, нужно урвать хотя бы немного свободы, нравится это Валентину Федоровичу или нет. Я не собиралась устраивать открытый бунт, но буду пользоваться каждой подвернувшейся возможностью, чтобы вернуть себе иллюзию обыкновенной настоящей жизни с ее мелкими огорчениями и радостями.

Подумала о Глебе. Наши встречи в последнее время стали совсем редкими, словно Лаевский почувствовал, что мы сближаемся по-настоящему. И, вероятно, насторожился. Наш обожаемый шеф, несомненно, был сторонником корпоративной солидарности, и его устраивало намечавшееся партнерство, но только в определенных пределах.

И если так, то он был совершенно прав. Я и Глеб почувствовали друг к другу настоящее доверие. И дело было не только в тех словах, что я услышала от него после своего крайне неудачного побега. Если бы я не поняла наконец, что могу действительно доверять ему, то никогда не приняла бы его помощь. Как-никак Глеб оставался на другой стороне баррикады, и даже сейчас, когда он готов был поступиться интересами своей организации, его преданность делу Конторы оставалась неизменной. Поэтому ему предстояло выступить в роли доброго тюремщика, который выпускает на волю невинно осужденную, но сам остается в стенах родного заведения, где в теории ему самому грозит наказание. Да, оставить Контору Глеб отказывался категорически.

– Как ты не понимаешь, – говорила Анжелика, пытаясь скрыть за улыбкой растерянность. – Тебе нельзя тут оставаться! Ну посмотри на себя – ты красивый, молодой парень! Тебе жить да радоваться, а ты вместо этого рискуешь жизнью ради господина Лаевского и его идеалов.

– Это и мои идеалы, если ты забыла! – возражал он, мрачнея.

Такие разговоры заставляли его напрягаться, и Анжелика вскоре отказалась от них, понимая, что переубедить Марьянова все равно не удастся, зато оттолкнуть его она может. На самом деле все было предельно ясно. Контора для Глеба – все равно что мать родная, тем более что его родителей и в самом деле нет в живых, как и ее. А Лаевский если не отец, то по крайней мере верный боевой товарищ и наставник. Даже если он и не согласен со всеми его решениями. Это все равно, что в том же «Месте встречи…». Как бы ни возмущали Шарапова некоторые приемчики Жеглова, а все равно – дружба и уважение. Потому как борются за правое дело! Надо радоваться, что доперло до него хотя бы, что самой Анжелике здесь делать нечего. Ее тяги к свободе, даже пусть – среди бандитов и негодяев, он, возможно, и не мог понять, но зато четко сознавал, что чем дольше Анжелика находится под крылом Конторы, тем больше шансов у нее погибнуть. А вот этого он никак допустить не мог. Только случая пока не выпадало. Оба понимали, что следующая попытка побега может стать для девушки последней, и не спешили. А тем временем Маркиза рисковала жизнью во имя интересов государства.