Вечный сон Снегурочки - Марина Серова

Вопреки моим ожиданиям, уборная не пустовала. На корточках, прислонившись к стене – прямо напротив унитазов, – скрючилась тщедушная фигурка. Девушка, а я без труда узнала Настю, судорожно всхлипывала. Весь ее вид выражал отчаяние и боль.

Я поняла, что Вера Ивановна, видимо, одержала безоговорочную победу над несчастным ребенком и запихнула-таки в нее свою омерзительную кашу. На месте Насти я бы тоже, мягко говоря, расстроилась – мало того что вкус у блюда отвратный, так еще и обидно: вон другие пациенты спокойно оставляют целые нетронутые тарелки, толстушка – та и вовсе питается своим оливье, а Карга в розовом выбрала именно Казакову на роль козла отпущения. Понимаю, как тут не разреветься от подобной несправедливости!

Девушку было искренне жаль. Я подсела к ней на корточки и осторожно положила руку на костлявое, угловато торчащее плечико. Настя только зашлась в новых рыданиях.

– Ну тихо, тихо, – погладила я ее по голове. – Не переживай ты так! Завтрак прошел, больше тебя никто ничего не заставит есть!

– Она каждый раз меня достает! – расслышала я перемежающиеся всхлипами жалобы. – Ненавижу ее, она мерзкая, злая убийца! Она хочет меня отравить!

– Ну от каши, даже такой, максимум что может быть – это несварение желудка да рвотный рефлекс, – возразила я. – Она просто противная, но не ядовитая. Успокойся, все позади!

– Ага, еще обед и ужин! – истерила Казакова. – Снова она, ненавижу ее!

Настя и не думала успокаиваться – напротив, ее рыдания только усиливались. Иногда я вообще не понимала, что она говорит – слова проглатывались, обрывались, перемежаясь сетованиями на Веру Ивановну. Не зная, как успокоить девчонку, я протянула ей сигарету.

– Куришь? – спросила я. Настя отрицательно помотала головой, но сигарету взяла. Я щелкнула зажигалкой, девчонка затянулась и на время перестала биться в истерике. Про себя я порадовалась, что нашла способ более-менее привести ее в чувство. Некоторое время мы с ней просто молча курили. Когда сигарета истлела до окурка, Казакова озлобленно вытерла глаза и впервые посмотрела на меня.

– Это ты за меня вступилась? – спросила она. Я кивнула.

– Думаешь, мне Карга нравится? От нее, похоже, тут все воют!

– Сегодня не она должна была быть, – снова всхлипнула Настя. – Эта гадина себе смену вместо Натальи Сергеевны поставила! Ненавижу ее!

– А Наталья Сергеевна, она нормальная? – поинтересовалась я, услышав новое имя. Так, трех медсестер я уже знаю, хотя не всех видела, осталось узнать, кто четвертая.

– Ничего, пойдет, – хмуро кивнула Казакова. – Эта самая отвратительная. И дежурит через день.

– Значит, завтра выйдет хорошая медсестра, – попыталась я успокоить Настю. – У тебя есть пакет в холодильнике? Тебе же еду тоже приносят, как и всем?

Я едва удержалась от того, чтобы не упомянуть слово «бабушка». Не хватало, чтобы Настя стала что-то подозревать – если она уверена, что кто-то хочет отправить ее к праотцам, запросто может подумать, будто меня подослали неведомые убийцы. Но Казаковой, видно, сейчас было не до подозрений – она еще не пришла в себя от утренних событий.

– Приносят, – кивнула девушка. – Бабушка приносит. Еле уговорила, чтобы она плюшки свои не таскала – а то Карга запихнет их в меня и глазом не моргнет.

– Что, невкусно готовит? – удивилась я. Настя посмотрела на меня, как на ненормальную.

– Я мучное не ем, – заявила она бескомпромиссно. – От него поправляются. И от шоколада тоже.

Ага, вот вам и вылеченная анорексия. Пресловутая боязнь поправиться, отказ от калорийных продуктов – все симптомы анорексии налицо. Похоже, милочка, ты не только бабушкины плюшки бойкотируешь, но и вообще голодаешь – даже узник конц-лагеря выглядит лучше.

– У меня йогурты есть, низкокалорийные. – Я решила, что лучший способ завязать дружеские отношения – сойти, так сказать, за свою. То есть стать в глазах Насти свихнувшейся на похудении дамочкой, только не столь удачливой и волевой, как она. – Вот тоже мечтаю сбросить лишнее, – прибавила я со вздохом. – Мужу поручила купить самые маложирные продукты, могу поделиться.

– Не нужно мне ничего, – обреченно отказалась Настя. – У самой еды хватает. Только эта мразь запрещает мне есть из пакета.

– Почему? – изумилась я. – Не все ли равно, что ты ешь? Просто жуй то, что хочешь, и отстанут!

– Ага, как же, – фыркнула девушка. – Ей просто нравится издеваться, понимаешь? Она вон какая жирная, свинья… Завидует, потому и гнобит меня. Других в покое оставляет, к тебе-то не привязалась.

Гм, ну-ну, похоже, Казакова считает меня недостойной для зависти Веры Ивановны. Но я не в обиде – и слава богу, что не похожа на обтянутый кожей скелет!

– У меня подруга тут лежала, – «внезапно» вспомнила я. – Карина Семиренко, может, знаешь такую? Она вроде куда-то исчезла, выписалась, наверно.

Настя как-то странно посмотрела на меня – в ее глазах читался испуг. Но прежде чем девушка успела что-то сказать, наш разговор прервали – дверь туалета распахнулась, и пред нашими взорами возникла облаченная в зеленый халат фигура санитарки.

– Пить таблетки! – скомандовала женщина. Я выругалась про себя: как не вовремя! Ладно, придется вернуться к разговору позже.

– Они нас отравить хотят, – испуганно прошептала мне Настя на ухо, когда мы выходили из уборной. – Карга пить таблетки заставляет, она всех тут прикончит.

Я не успела ничего сказать – Вера Ивановна злобно приказала нам брать воду, и мне пришлось шагать в свою палату.

Случай продолжить разговор с Настей представился не скоро. После утренних таблеток всех больных разогнали по своим комнатам. Я ожидала, что сейчас наступит время капельниц, но ошиблась. Старшая медсестра коротко бросила: «Обход», и я в замешательстве стала гадать, что ожидает меня на сей раз.

Как выяснилось позже, обход – это разговор врача с пациентами. Анна Викторовна ходила по палатам и недолго беседовала с каждым больным. Вначале она прошла по коридору, потом заглянула в мужскую палату и только в самую последнюю очередь посетила нашу. С моими соседками разговор, как и следовало ожидать, оказался недолгим: а что удивляться, когда обе тетки только в потолок пялятся да молчат, точно в рот воды набрали? Снежная королева спокойно записала что-то в карточки и подошла к моей койке.

– Мельникова, как ваше самочувствие? – холодно обратилась она ко мне. У меня уже были заготовлены жалобы и ответы на возможные вопросы.

– Мне плохо от вашей еды, – завела я свою старую песню. – Живот болит, а от рыбы, боюсь, глисты заведутся. Ваши повара ее вообще сырой подают.

– Головные боли тревожат? – проигнорировала мои жалобы на кухню врач. – Бессонница или, наоборот, апатия?

– Беспокоит, – согласилась я. – Вы таблетки мне даете, я от них плохо соображаю. Депрессия, жить не хочу.

Анна Викторовна никак не прокомментировала мой ответ, только сделала пометки в своей карточке. Я же продолжала ныть: