Я никогда не - Малика Атей

Кора, тут капец. Напиши, как увидишь.

Слушай, прости, что напугала, сейчас расскажу. Короче, Бота не шутила, она начинает с тобой борьбу. Она во всех соцсетях написала о тебе, твоем магазине, выложила твои фотографии и призывает народ тебя бойкотировать.

И она говорит, это только начало.

Не в смысле, что она написала, что ты про нее слух распустила, она же не дура, она об этом никому ничего не скажет. Она про баннер твой написала, типа это возмутительно и надо срочно снять.

Рядом с твоим ателье, оказывается, есть детский садик. Там за углом прямо. Она подняла родителей и воспитателей и хозяев, они требуют убрать баннер и привлечь тебя к наказанию за нарушение общественного порядка или за оскорбление чувств кого-то, не поняла кого. Типа, где дети, там нельзя такое.

То есть, видимо, она сначала поговорила с ними, а потом все это опубликовала в Фейсбуке, чтобы сразу эффект был.

Кора, про тебя такие ужасные вещи пишут.

Дальше шли скрины тех самых ужасных вещей и собственно объявлений Боты.

Хозяйка ателье игнорирует наши попытки связаться с ней, – было написано в последнем обновлении.

И самым милым комментарием был этот:

Как демонстрировать себя, так смелая, а как отвечать за свои поступки – так спряталась.

Сон не сняло никакой рукой, я точно так же хотела одного: почистить зубы и лечь. Я дала прочитать это Бахти и пошла умываться.

– Кора, – Бахти смотрела на меня с опаской, не то как на потенциально буйную, не то как на уязвимого больного, – а что ты будешь делать?

– Да шло бы оно в жопу. – Я разделась, нацепила на себя пижамную кофту и рухнула на кровать. – Ничего не буду делать, пока не приеду.

– Мне кажется, Бота взялась за тебя всерьез.

– Конечно, всерьез, – я выключила торшер со своей стороны, – эта корова всегда всерьез, никак не может расслабиться. Она вот-вот должна разродиться – ей, конечно, поздно слушать Моцарта, но устраивать скандал перед родами – это же бред.

– Она просто нашла, чем ей заняться в декрете: местью. – Бахти кое-как протерла лицо влажными салфетками, бросила скомканную одежду на стул и забралась под одеяло. – Кора, мне стыдно. Ты это сделала ради меня, и отдуваешься теперь ты.

– Она же не знает, что тебя подставить гораздо легче, – сказала я, с трудом подавив зевок. – Один звонок Ануару о Баке, и все, габелла[28].

– Не шути так, – ответила Бахти, набрала воздуха сказать еще что-то – но мы уснули, так и не договорив, укачанные дорогой.

Перед сном я успела подумать, что завтра напишу в сети, защищая свои права, мой ответ подольет масла в огонь, люди побегут подписываться на меня, и все это станет рекламой моему ателье – только назавтра на мою страницу пожаловалось столько людей, что ее заблокировали. Я не могла им ответить, и они продолжали писать у Боты и под каким-то нелепым тэгом, что я еще большая трусиха, чем ожидалось, – удалила свой профиль, чтобы не встречаться с правдой лицом к лицу.

Когда происходило все, что происходило дальше, движения казались поступательными, и дорога впереди если и не была достаточно хорошо освещена, но выглядела совершенно нормальной. Не наклонным желобом, по которому мы на самом деле катились. И только теперь, вспоминая о тех пятницах и выходных и буднях, я вижу, какой гладкой и темной была эта труба – назад по ней уже не взобраться. Но я повторюсь, мне не казалось, будто время ускорилось или будто опасные встречи и разговоры разом вываливаются из порванного мешка – с виду все шло как обычно.

Баннер я оставила. Во-первых и главных, потому, что у меня было полное право его оставить, во-вторых, потому, что возмущение людей было ужасно глупым и ведомым Ботиными, далекими от сбережения детской психики, мотивами – никого почему-то не смущало, что в двух метрах располагается гораздо больший бельевой магазин, на котором изображены и более голые девушки. Вернее, кто-то да обратил на это внимание, но этому кому-то ответили, что то – западные девушки, которых уже не спасти и которые к нам никакого отношения не имеют, а я, как девушка восточная, подрываю национальные традиции и, будучи похожей на их матерей, теток и сестер, больше бросаюсь в глаза детям из садика. И наконец – кажется, эта маленькая причина и была решающей – мне просто не хотелось ни звонить в компанию, чтобы они демонтировали баннер, ни тратиться на это.

Может, можно было заметить и понять, что происходит со мной и что происходит с другими, но голова моя все время была занята: когда мне следовало заниматься своими делами, я мелко бесилась на Юна с Анелей или думала о Кариме и о том, что я расскажу ему в следующий раз; когда мне нужно было обратить внимание на кого-то из пятерых, я думала о своих проблемах и не фокусировалась. Я не успевала сформулировать, что я думаю, – мысли мчались в прошлое и будущее. В прошлое, в котором я ничего не могла бы изменить, в будущее, для которого я ничего не меняла. Две вещи более других влияют на направление, в котором ты пойдешь: слова, которые тебе скажут, и слова, которые ты не сформулируешь, мысли, в которых не признаешься.

Недели сминались, и хотя я имела глупость не вести в ту пору дневники, я хорошо запомнила все наши гулянки. Кажется, жизнь – это то, что проходит, пока ты пьешь и опохмеляешься.

Это была пятница, конечно. Карим принес мне разное вкусное и снова ушел на работу, Юн решил разнообразить наши встречи своим выступлением. Уважение, возникшее у меня к Юну, стоило мне услышать его ленивую и стильную манеру петь, постепенно рассеивалось. Он начал «Романс» Сплина и бросил после первого куплета, начал Love me tender Элвиса и прервал, начал «Песню Превера» Сержа Генсбура и бросил на куплете, когда я тихо, чуть ли не про себя, начала ему вторить.

– Почему ты не можешь допеть хотя бы одну песню до конца? – Юн вызвал у меня раздражение, какое вызывают, наверное, олухи у школьных учителей, помнящие один абзац и не помнящие второй.

– Я не помню слова. – Юн, перебирая струны «Ямахи», уже подбирался к новой песне.

Как у всякого музыкального идиота, у Юна были дорогие инструменты, и он обожал таскать какую-нибудь из своих гитар в гости, хотя никто не просил. Раньше я думала, кошмарны только люди, которые играть не умеют – все эти козлы, которые не могут удержаться, чтобы не сесть за бедное пианино в холле гостиницы или дома у малознакомых людей и не начать «К Элизе» – очень скоро они спотыкаются и довольные, очень довольные собой говорят, что давно не играли, – но потом я познакомилась с хорошими, профессиональными музыкантами, и тогда я узнала: эти ужасны глубоко, эти действительно ужасны. У них бывает два состояния, я пока не решила, какое гаже: когда они не могут доплестись от начала песни до ее конца, как алкоголик из ресторана домой, или когда они начинают самозабвенно выделываться, ловя друг от друга такое невозможное удовольствие, что остается только встать и уйти – потому что некуда приткнуться, не с кем поговорить, невозможно даже потанцевать: они друг другу подыгрывают и подпевают, они исполняют им одним известный репертуар, и сидеть и слушать их так же скучно, как когда собираются филологи и обсуждают книги уебищных авторов, на презентации которых они подрабатывали и которых никто, кроме них, не читал.