Летняя коллекция детектива - Татьяна Полякова

– Ты что? – шёпотом спросил он.

– Я не знаю, – сказала она с отчаянием.

…Не так, не так всё было написано в тех любовных историях, которых прочитано миллион!.. Сейчас – согласно инструкциям – она должна пылать от вожделения, внутри у неё должно дрожать и холодеть от страсти и предвкушения, и она должна страстно слизывать каплю пота с его шеи! Фу, какая гадость. Да, и ещё шептать ему на ухо: «Займись со мной любовью! Я хочу тебя прямо сейчас!»

Единственное, чего хотелось Марусе, это чтобы он прямо сейчас куда-нибудь делся. Раз – и нет его.

…Нет, пожалуй, целоваться она согласна. Пожалуй, целоваться – это довольно приятно.

– Маруська, – незнакомым голосом сказал рядом незнакомый человек, – ты что, боишься меня?..

– Я не знаю! – повторила она.

Нет, пожалуй, убежать прочь она бы не хотела. Её разбирало любопытство, ей нравилось его трогать – он был приятный на ощупь, – и ей хотелось понять, о чём всё-таки шла речь в любовных историях.

Наверное, если бы он оставался Гришей, старым другом, милым парнем, вечно носившим за ней её сумку, это всё не имело бы вовсе никакого смысла! Но Гриши не стало. Появился этот новый, чужой, и с ним можно было… попробовать.

Маруся решила посмотреть, что будет дальше.

Она снова обняла его за шею, снова пристроилась целоваться, и они целовались долго, так что даже она устала немного и ей захотелось сесть, а лучше лечь и продолжать целоваться лёжа.

Он опять оказался очень близко, но сейчас это уже не было неприятно, а, пожалуй, интересно. Он был весь длинный, твёрдый, словно состоящий из какого-то другого материала, не из того, из которого сделана Маруся. И эта разность неожиданно оказалась привлекательной.

– Я тебя люблю, – сказал незнакомец, и Маруся на секунду усомнилась – как он может её любить или не любить, он ведь её совсем не знает! Её может любить Гриша, но Гриши здесь нет.

– Я тебя тоже люблю, – на всякий случай сказала Маруся.

Это правильно, так положено говорить. Она читала.

Они ещё немного поцеловались, и он стал её трогать, очень осторожно, очень бережно, но всё же как-то так, что Марусе опять захотелось, чтобы он куда-нибудь делся. Раз – и нет его. И чтобы она опять стала свободной, лёгкой, прохладной, принадлежащей только себе и снова принялась бы размышлять о несправедливости жизни и отсутствии кавалеров!

Оказывается, в присутствии кавалеров нет никакой… обещанной романами красоты. Оказывается, в жизни всё это совсем не так привлекательно и изящно. Оказывается, в жизни больше неловкости, неудобства и дурацких мыслей, которые никак не удаётся выбросить из головы, и нет никакого «пожара в крови» и «дрожи глубоко внутри»!

– Маруська, ты где-то… очень далеко, – сказал рядом незнакомец, немного похожий на Гришу.

– Я здесь, здесь, – торопливо откликнулась Маруся, решив, что нужно довести дело до конца. Иначе как она узнает, в чём тут штука?..

…А может, если б её не ударили сегодня по голове железякой, она была бы совсем другой? Чувственной, дерзкой, пылающей от страсти? «Хочу я шёлка атласной груди, мы два дыханья в одно сольём»?

Нет, ничего не получается.

Маруся отодвинулась от него, и он дал себя отстранить, вздохнула, обняла его за шею и положила голову на плечо. Вот так ещё куда ни шло.

– Я так испугался, – признался вернувшийся Гриша и потёрся щекой о её макушку. – Я думал, мы тебя не найдём.

– А я как испугалась! – откликнулась Маруся, благодарная, что он перестал её трогать и сказал нечто простое и понятное, имеющее смысл. – Я думала, зачем я, дура, ушла?! Если бы не ушла, ничего бы не случилось!

Они помолчали, обнимая друг друга, и чёрная дыра расступилась, вокруг был знакомый тёмный двор, и круглая щека луны выглядывала из-за ёлок, и вон самовар на чурбачке, и корзина с яблоками, и медный таз на столе – нельзя ставить медный таз на сильный огонь, непременно потемнеет!..

Стало легко дышать, и оказалось, что прижиматься к нему, почти голому, приятно и радостно, и хочется прижаться ещё теснее, ведь это же Гриша, её Гриша, он никуда не делся, и вот-вот наступит утро, и продолжится прежняя прекрасная жизнь!

…Оказывается, жизнь её всегда была прекрасна, потому что в ней есть Гриша, и этот двор с самоваром и яблоками – как бы его продолжение, его часть, по-другому Маруся не могла объяснить.

Она изо всех сил стиснула его шею, погладила по спине – спина была прохладной и твёрдой – и потрогала ноги. Ноги оказались волосатыми. Маруся никогда не обращала внимания на его ноги, хотя видела их сто раз. Или даже двести.

– Что ты смеёшься?

– У тебя волосатые ноги.

Гриша взял её за талию, приподнял, поцеловал и сказал почти умоляюще:

– Пойдём со мной, а?

– Куда? – не поняла Маруся. Идти ей никуда не хотелось. Так хорошо было стоять!

– Ко… ко мне… На сеновал. Пойдём, пожалуйста.

Маруся поняла, что это опять из романа – там, на сеновале, должно свершиться главное, собственно, то, о чём эти самые романы и написаны. Нужно довести дело до конца.

– Пойдём, – сказала она решительно и взяла его за руку.

По приставной лестнице, как коты, они кое-как забрались на чердак. Марусино сердце колотилось. Во-первых, она боялась, что лестница завалится, а во-вторых, «продолжение» её волновало.

Гриша первым перелез внутрь и ловко снял её с корявой ступеньки. Маруся бухнулась прямо на него.

Здесь так сильно пахло травой, что немного закружилась голова. Сена было много, почти под двускатную крышу, в середине оно казалось немного утоптано, как будто берлога или пещерка. Маруся сюда к нему и не заглядывала никогда!.. Берлога или пещерка была застлана байковыми солдатскими одеялами, а сверху на них наброшены простыни и несколько ситцевых подушек. И ещё какая-то перина, видимо, накрываться.

Маруся упала прямо в середину берлоги на Гришу, тут же попыталась сесть и стала поправлять волосы. Он лежал, не делая никаких движений.

Маруся поправила волосы, немного посидела, независимо оглядываясь по сторонам, – кругом было сено, за распахнутой дверью серело предутреннее холодное небо, и луна уже почти совсем завалилась за лес, – а потом легла рядом с ним и пристроила голову ему на плечо.

У него сильно бухало сердце, так сильно, что грудная клетка вздрагивала, и Марусе было неудобно лежать.

Лежали они довольно долго, потом она всё же кое-как повернулась к нему. Ещё немного полежала, а потом поцеловала в подбородок.

– Маруська, ты совсем дурочка, – сказал Гриша. – Почему я раньше не догадался, что ты такая дурочка?..

– Я просто не знаю, как правильно, – призналась Маруся. – Что нужно делать, чтобы всё было правильно?