Первокурсница - Виктория Ледерман

И только когда я услышала в трубке голос деда, сообразила, что ничего не могу ему сказать. Я пыталась крикнуть или хотя бы прохрипеть что-нибудь членораздельное, но не тут-то было. Горячее пиво немного помогло, и я сипела громче, но не настолько, чтобы дед смог распознать в этом предсмертном хрипе звонкий голосок своей внучки.

– Перезвоните, вас не слышно, – торопливо проговорил он и бросил трубку. Я чуть не взвыла от огорчения. Но выть мне было чрезвычайно трудно, и я ограничилась тихим поскуливанием, прислонив гудящую голову к стеклу вахтерской кабины.

– Оп-па! – услышала я рядом с собой и еще крепче зажмурилась. Уж с кем, с кем, а с ним мне меньше всего хотелось сейчас общаться. И тем более я не желала, чтобы он заметил, что я, так сказать, навеселе. Я выпрямилась, стараясь держаться твердо, и мрачно взглянула на Саню.

– Ты чего здесь? – весело поинтересовался он. – Какая нарядная! Ты выступаешь сегодня?

«Нарядная», скорее всего, относилось к моему концертному облачению, а не к состоянию, но я все равно обиделась. «Уйди с глаз долой!» – велела я ему взглядом, но Саня и слов-то не понимал, когда я еще была говорящей. Куда ему было распознать взгляд! Поднатужившись, я вывела горлом что-то невообразимое и мало напоминающее человеческую речь.

– Ого! – присвистнул Саня. – Вот это тебя скрутило! Сосульки грызла?

Мне стало смешно. Из горла вырвался сиплый лай вместо смеха.

– Да тебя лечить надо. Ты зачем приехала?

Я пожала плечами. Еще один лекарь на мою голову. Один уже вылечил, спасибо! До сих пор голова кругом. Хотя справедливости ради надо сказать, что дышать стало намного легче.

– Отвезти тебя домой? – спросил Саня.

«Мне надо позвонить, – сказала я одними губами, подкрепляя для верности свою речь знаками. – Очень срочно».

Как ни странно, он понял.

– Набирай номер, – сказал Саня, – и напиши на листочке, что надо говорить.

Пока Саня дозванивался до деда, держа перед глазами мою записку, я присела на лавку у раздевалки. Меня совсем разморило, и приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы не отключиться. Я зевала, моргала слипающимися глазами, моя тяжелая голова съезжала все ниже по крашеной стене. Я бы так и уснула, если бы Саня не провел осторожно рукой по моему лбу и не прошептал:

– Алька, проснись, там у вас… такое событие!

Я через силу открыла глаза. Ну что там еще могло приключиться? И именно сейчас, когда я так хочу спать!

– Какая-то Настя рожает, – уже нормальным голосом сказал Саня. – Ее увезли в больницу Калинина. Твой дед сейчас выезжает к ней.

– А Кирилл? – неожиданно отчетливо прохрипела я.

– Кирилла нигде не могут найти. На работе никого нет, а сотовый недоступен. А кто такой Кирилл?

Когда мы с Саней нашли наконец вход в родильное отделение, дед был уже там. Он нервно прохаживался по холлу, теребя в руках шапку.

– Саша! – кинулся он ко мне. – Настя рожает! А Кирилл не знает ничего до сих пор. Правда, я ему записку дома оставил. Бедная девочка, мучается там, а муж и в ус себе не дует.

Меня сначала рассмешило, а потом рассердило дедово кудахтанье. Последнее время только и слышно от него: «Настя, Настя, Настя…» Настя то, Настя се. Ах, Настя набрала лишних два килограмма, ее посадили на молочную диету! Ох, Насте нужно ехать в дневной диспансер, кто ее отвезет? Бедная девочка совсем не переносит общественный транспорт! Со мной и то так никогда не носился, даже когда я была маленькой. Что с ней случится, с вашей Настей? Подумаешь, великое дело – ребенка родить! Все женщины рожают, и Настя родит, никуда не денется! И вообще, чего вам сегодня рожать приспичило? Именно двадцать четвертого декабря! Ни раньше ни позже! Значит, не судьба нам с Генычем побыть в этот день наедине. Даже если бы он не сломал ногу, все равно Кирилл не смог бы отогнать от него Ольгу. Он помчался бы в роддом к своей женушке!

Последнее умозаключение так меня расстроило, что остатки здоровья покинули мой организм. Я раскашлялась, расчихалась, забилась в угол на жесткую кушетку и наотрез отказалась ехать домой. Мне нужно было своими глазами увидеть лицо Кирилла, когда его известят о рождении наследника. Хотя и догадывалась, что мое нездоровое любопытство может принести мне немало горьких минут. Но что же делать? Мне просто необходимо было понять, кого он любит больше – меня или другого ребенка. Он никак не может любить меня меньше, уговаривала я то ли саму себя, то ли еще кого-то. Я ведь была в его жизни еще до них обоих, и до Насти, и до этого младенца. Я первая узнала его, он был мой, когда их еще и в помине не было. Они не могли вытеснить меня с моего законного места за какие-то два года!

Прошло два с половиной часа, прежде чем в холл пулей влетел запыхавшийся Кирилл. Его лицо было красивого бледно-зеленого цвета с синеватым отливом. Никогда я его не видела таким растерянным.

С воплем «Родила?!» он пронесся мимо меня к деду.

– Где тебя носит?! – обрушился на него дед, устав волноваться за всех сразу. – Не родила еще, пять минут назад звонили.

– Может, уже родила, за эти пять минут! – выкрикнул Кирилл и взялся за висящий на стене внутренний телефон. – Как звонить, давай номер.

– Шустрый какой! – встряла нянечка, энергично машущая шваброй по всей ширине вестибюля. – За пять минут ему родить надо! Ты иди-ка сам попробуй роди, а потом уж торопи!

– Да ее четыре часа назад сюда привезли, – принялся объяснять дед, растирая смятой шапкой свою макушку, от чего и без того торчащие волосы просто взвились на дыбы. – И вот до сих пор ничего. Сколько уж можно!

– И-хи-хи-хи! – хрипло развеселилась уборщица. – Четыре часа! Ну, насмешил! Ребенка родить – это тебе, милый, не пузырь водки выжрать! Четыре часа! Одно слово – мужики! Тьфу на вас, прости Господи. Да бабы сутками маются, по двадцать – тридцать часов бывает. Вам еще повезет, если ваша до утра успеет. Шли бы вы лучше домой. Девчонка-то у вас совсем разболелась. А звонить и из дома можно.

Только тут Кирилл обернулся и заметил меня, спасибо нянечке. Иначе я так и осталась бы для него кучей старого хлама, сваленного на кушетку.

– Сашок! – воскликнул он. – Извини, я замотался и забыл про твой праздник! Что же ты мне не напомнила? Я час назад только вспомнил, забежал домой переодеться, а там записка от отца. Настю увезли. Фу-у-х!

Он присел рядом со мной, снял шапку и стал пятерней разгребать спутанные волосы.

– Ничего, – равнодушно просипела я. – Праздник все равно не состоялся.

– Что это у тебя с голосом? Заболела? – Кирилл дотронулся до моего лба. – Кажется, температура. Домой тебе надо, в постель. Мама дома?

У меня защипало в глазах, я и сама не поняла с чего. Конечно, мне надо в постель. Мне надо горячего молока с медом, мне надо, чтобы меня кто-то ласково укутал одеялом и посидел со мной, пока я не засну. А мамы дома, конечно, нет. Она теперь своего Сергунчика ласково укутывает и поет ему колыбельные песни. На больную несчастную дочь ей плевать. И всем остальным тоже плевать. Им важнее Настя.