Возвращение троянцев - Ирина Измайлова

* * *

— Итак, — торжественно проговорил Александр Георгиевич, совершив ритуальный круг с заварным чайником и поровну влив янтарную заварку в три чашки своих бывших студентов, — итак, я вчера полностью закончил переводить и, надеюсь, вы все, прочитав роман до конца, поможете мне своими советами. Кое-что нужно исправить, кое-что дополнить.

— Что тут ещё дополнять?! — изумилась Аня. — Тут и так столько событий, что голова идёт кругом!

— По мне, так это — не обижайтесь, Александр Георгиевич, даже интереснее самих греческих мифов, — признался Виктор. — Даже как-то и не вспоминаются прежние сюжеты. А то я вначале думал, что во второй книге будет что-то из «Одиссеи»...

Каверин посмотрел на Сандлера и улыбнулся:

— Ты был очень хорошим студентом, Витя. И главное, с чем у тебя всегда было хорошо, так это с интуицией. Помню, этим отличались твои ответы. И прочитать не прочитаешь, но сам поймёшь, почувствуешь, чем там должно кончиться, и как должны дальше развиваться события.

— Но тут-то я не угадал!

Профессор долил в чашки кипятку и уселся в своё кресло.

— Сегодня я хочу по старой памяти почитать вам вслух. И мы вместе посмотрим, что там угадалось, что нет... Одна из самых, на мой взгляд интересных частей романа ещё впереди. А коль скоро вы приехали с утра, то я, может, успею прочитать вам и две части...

Шторм усиливался. Ветер, будто исполнившись ненависти к волнам, налетал на них уже не порывами, но давил стеною, при бешеной скорости и силе обретшей почти ощутимую плотность. У волн теперь не оставалось времени, чтобы откатываться назад и затем вздыматься снова — они неслись, спасаясь от лавины ветра, также обратившись в лавину — в единое, гигантское, мчащееся всё вперёд и вперёд тело. Масса воды обрела железно-серый цвет, и белые вспышки пены, то и дело возникающие на высоченных гребнях, делали этот цвет ещё гуще, ещё мрачнее.

Казалось, ничто не сдержит эту массу в её движении. Но вечные соперники волн, скалы с обычным своим равнодушием ожидали их ударов. Каждый набег ревущей клокочущей оравы волн невидимо разрушал камень, вырывая его частицы, вытачивая в нём впадины и провалы, однако сотни и сотни лет нужны были морю, чтобы отнять у скал хотя бы пол-локтя пространства, и мириады волн рождались и умирали за это время, видя скалы прежними, всё такими же несокрушимыми, неподвижными, твёрдо и неколебимо встречающими их безумный и бесполезный натиск.

Берег был высок, и даже самые громадные морские валы, расшибаясь о красновато-жёлтую массу утёсов, не доставали жадными брызгами их вершины. А потому среди ребристых уступов этих вершин безбоязненно росли низкие кудрявые сосенки и цепкий шиповник, а во впадинах и щелях гнездились ласточки и голуби, уступая иные утёсы чайкам, которых здесь тоже было великое множество, и которые лишь при наступлении настоящей бури попрятались, чувствуя, что ветер вот-вот расшибёт их с лета о камни. До этого они носились над вздыбленными волнами, ловя на лету подхваченных пеной рыбок, и кричали, нарушая своими резкими криками монолитный рёв шторма. Когда они исчезли, к грохоту расшибающихся о скалы валов не добавлялось более никаких звуков, лишь изредка вопль морского орла[13] прорывался сквозь него, точно крик утопающего, и снова море и скалы вели свой грозный спор вдвоём.

Среди верхних уступов одного из утёсов, в небольшой впадине, прислонившись спиной к покрытому тонкой пеленой мха камню, сидел человек. Крохотный костерок, разожжённый им на рассвете в небольшой ямке, давно догорел, и сейчас он аккуратно засыпал мелкими камешками и клочками мха тёмное пятно золы, в которую зарыл скорлупки голубиных яиц — он испёк в горячей золе около десятка этих яиц и уже съел их, лишь отчасти утолив голод. Нот уже третий день, кроме яиц, ему ничего не доставалось — буря бушевала давно и не было возможности спуститься к морю и наловить рыбы или хотя бы набрать ракушек.

Человек не боялся рёва моря — он хорошо знал, что туда, где он укрылся, волны не достанут. Не достанут здесь и люди, и это устраивало его ещё больше...

Если бы кто-то мог увидеть этого человека среди желтоватых скал и вцепившихся в их рёбра тощих сосен, то счёл бы его здешним, родившимся в этих диких местах — так дик был его вид.

То был мужчина лет сорока, высокий и поджарый — его природная гибкость стала ещё виднее благодаря сильной худобе и густому загару, покрывавшему тело сплошь, потому что он был почти нагим. Единственной его одеждой было подобие плаща, сделанного из двух козьих шкур и в жаркие дни спасавшего спину от ожогов. Сейчас этот плащ, превратившийся за пару лет в клочковатые лохмотья, висел на левом плече, подхваченный в талии сыромятным ремнём. При таком наряде довольно странно выглядели самые настоящие, когда-то прочные и даже красивые сандалии, от которых теперь оставались только сильно разбитые подошвы да остатки прежде высокой шнуровки — каждый ремешок был связан из обрывков и кусочков. На сыромятном поясе висели нож в самодельных ножнах и мешочек, в котором, судя по небольшим размерам, могло быть огниво.

Лицо человека, такое же чёрное от загара, было тоже худым, от природы тонким и немного резким, но достаточно правильным. Морщины, перерезавшие лоб, и жёсткие складки возле губ делали его старше, а нечёсаные и грязные, грубо подрезанные ножом волосы и борода, когда-то светло-каштановые, а теперь выгоревшие на солнце и серые от пыли, создавали бы ощущение безумия и одичания, если бы не спокойный, острый, полный воли и силы взгляд серых умных глаз.

Человек смотрел на море. Он не любовался стихией, хотя обычно любил это делать — ревущий шторм часто был в союзе с бурей, сокрушавшей его душу, хотя он ничем и не выдавал её. Однако сейчас его напряжённый взгляд был устремлён на два тёмных силуэта, мелькавших между волнами. То были корабли. Буря застала их в открытом море, но сила шторма была такова, что кормчим и гребцам не удавалось управлять движением, и волны неумолимо несли оба судна к скалам, которых из-за штормовой мглы мореплаватели могли издали и не заметить. Впрочем, они не сдавались, стараясь направить корабли вдоль прибоя, чтобы пройти мимо берега и снова оказаться в открытом море. Одному из кораблей это уже почти удалось — он шёл, сильно кренясь, то и дело взлетая на гребни водяных гор, но с каждым взлётом отвоёвывая небольшое расстояние. Второй тоже ютов был отдалиться от опасных утёсов, но на его пути была невысокая скалистая гряда, лишь чуть выступавшая из воды, и, возможно, кормчий не видел её — корабль шёл прямо на рифы.

Смотревший с утёсов человек понимал, что ничем и никак не поможет этим мореплавателям — они бы не увидели и не услышали его, вздумай он закричать или замахать им руками с вершины скалы. Его и в ясную погоду отсюда не заметили, когда год назад мимо этого берега прошёл и скрылся в голубом мареве чей-то корабль. Тогда он со всей возможной скоростью спустился со скал, рискуя сорваться и разбиться насмерть, он поплыл за этим кораблём и едва не утонул, потому что плыл до изнеможения и, поняв, что не угонится за судном, с огромным трудом вернулся к берегу. Он надеялся тогда, что его спасут...