Десантно-штурмовая бригада. Непридуманный Афган - Артем Шейнин

Ну, не подберешь других слов – именно аккуратная.

Она и расположена ровно посреди лба, и края какие-то ровные у нее.

То, что он солдат, я понял сразу – лицо совсем мальчишеское.

На щеках пушок, особенно заметный на фоне загара.

Загар у него какой-то бронзовый, красивый такой загар.

Волосы светлые, выгорели совсем.

Рукава комбинезона закатаны по локоть, руки загорелые тоже…

Но самое поразительное – чудовищное спокойствие в его лице.

Как будто правда не пуля его убила, а просто заснул, уморившись на жаре.

Именно от этого особенно не по себе.

Я в госпитале насмотрелся всякого, пока в команде выздоравливающих был.

И мертвых, и умирающих, и подрывы, и пулевые.

Но там была кровь, грязь, стоны, крики, мат, слезы…

Страшно, но понятно…

А тут тишина, солнышко, ветерок, безмятежное лицо, светлый комбез…

И это аккуратное отверстие в голове…

Жутко и непостижимо.

Нереально…

В реальность меня вернул мой «напарник».

– Из Джелалабада. Там где-то заваруха. Говорят, не последний он сегодня. Давай посмотрим, чего тут есть у него…

Понятно теперь, чего вертушка торопилась так. Где-то там, около Джелалабада, такие же вот пацаны с духами рубятся.

Джелалабад…

Нас из Ферганы первыми отправили, в Гардез.

А вся следующая отправка в Джелалабад ушла. Полвзвода нашего.

Пит Еремеев туда попал, друг Валеркин.

Уж как не хотели они расставаться – с Москвы вместе были.

Может, и кто-то из наших там сейчас воюет, в заварухе этой…

Уцелейте, пацаны! Удачи вам…

А для него все кончилось…

Стали проверять карманы – ничего.

Ни военника, ни записки.

Ни патрона «смертного».

Мы перед боевыми из патрона автоматного пулю вынимали, высыпали порох, а в гильзу записку вставляли – имя-фамилия, группа крови, номер части. Пулю на место, патрон в кармашек маленький под ремнем, «пистон». Жетонов-то не было тогда…

Ничего нет – прямо «неизвестный солдат».

Через какое-то время подъехала «таблетка» госпитальная.

Вышли два санитара и офицер какой-то.

К «фрукту» моему:

– Откуда?

– Джелалабад.

– Ясно, давай документы, поехали мы.

– У него нет ничего…

– Как это нет?! И че нам делать теперь? Как мы его оформлять будем? Че ты не взял-то у них ничего, не знаешь, что ли?

– Да они зависли только, мы вон с ним вытащили, и они улетели сразу. Говорят, там плохо все. Больше и не успели сказать ничего.

– Не успели, не успели… А нам теперь что делать. Мозги-то нам будут сушить – скажут, мы виноваты.

Как бы я сейчас врезал этим сытым госпитальным мордам!

Козлам этим, которым не грозит получить пулю в лоб под Джелалабадом. У которых всех проблем – чтобы мозги не сушили при оформлении.

Слово-то, блядь, какое.

«Оформление»…

Он еще недавно живой был, про дом мечтал, про дембель, про Союз.

А теперь лежит здесь с головой простреленной.

И в Союз поедет… «Грузом 200»[14]…

А им – «оформление».

Вижу, фрукта тоже колбасит.

Акцент еще сильнее стал, половину не разобрать, руками машет…

Не знаю уж, как они там и до чего договорились – отошел я в сторону, не мог слышать это. И в морду дать не мог тогда… Через год бы дал.

Уехали крысы эти.

Подошел он ко мне. Молча в палатку зашли. Сидим.

– Есть хочешь? – спрашивает.

– Не-а… – говорю, – Спасибо…

Хотя есть, конечно, охота уже. Но как-то нельзя сейчас. Да я и понимаю, что он не для того спрашивает.

Просто что-то человеческое сказать хочет…

Человеком оказался этот фрукт непонятного происхождения.

С душой и сердцем.

Как уж он там с душой и сердцем-то постоянно таких пацанов принимает…

Таких, как этот наш «неизвестный солдат».

Тут на взлетке снова гул раздался. Только уже другой. Мощный…

Выглянули мы.

Ил-76 взлетает. Тяжелая громадина, а взлетел так круто. Ловушки тепловые отстреливает и все вверх, вверх, повыше…

Вот и полетели домой дембеля…

Те, кому повезло дожить.

Кто не стал «неизвестным солдатом».

Кто возвращается домой не «Грузом-200».

Прощай, Марьян! Живите, парни! Удачи вам.

Больше мы с ним особо не разговаривали.

А через полчаса зарокотали снова вертушки, и оказались они на Гардез.

Видно, многие его знали – договорился он с пилотами, взяли меня.

На прощание я даже не спросил у него имени.

Да мы и не прощались-то особо.

– Ну, ладно, давай!

– Пока…

Так и остались то же друг для друга неизвестными.

Он остался в своем «эвакопункте» в Кабуле.

А я полетел в свой Гардез.

Да, именно свой. Пока что «моим» был Гардез, а не Москва.

Тогда я еще не понимал «знаков» судьбы. Не мог понять их смысла.

Но пока летели до Гардеза, в голове уже не было места мыслям о дембеле.

Я вернулся «на землю».

Юный «неизвестный солдат» вернул меня.

И правда – нечего думать о дембеле, который непонятно когда. О доме.

Пока что моя жизнь, моя реальность и моя перспектива – здесь.

На этой войне, которая для кого-то уже кончилась, а для меня и моих товарищей продолжается. И дай бог не закончится раньше срока.

А до срока того еще…

Долго еще, нереально долго…

Прилетел в бригаду. Дошел до роты.

Над палатками уже трубы печные торчат – зима скоро.

Первым у палаток ротных Мартына встретил. Еще с Ферганы мы вместе – в одном взводе были. И тут тоже.

Он уже в тельнике зимнем и белой рубахе от кальсон.