Десантно-штурмовая бригада. Непридуманный Афган - Артем Шейнин

– Привет, Тема. Вернулся…

– Привет, Олег. Да, вернулся вот. Как оно тут…

Ничего мне не ответил Мартын. Только глазами своими раскосыми глянул, как ударил. И я сразу понял, как оно…

Он-то один из немногих, кто ни в каком госпитале не был, так без передышки с августа и «летал».

– Теперь полегче будет… Давай, «подключайся», Тёма.

Вот и все. Вхожу в палатку. В глубине дембеля кучкуются…

– О, кого мы видим, сюда иди!

Началось…

Тогда я не умел читать «знаки» судьбы. Но теперь понимаю, что в тот ноябрьский день 84-го года судьба задала мне два измерения в системе координат, в которой мне предстояло жить еще почти два года.

Она показала мне одновременно оба варианта возвращения.

Лучший и наихудший…

И про первый пока нужно забыть. Забыть на два года.

А вцепиться в эти горы, в свой пулемет, верить в своих парней и жить.

Жить этой жизнью, этим днем, этой минутой.

И надеяться не стать «неизвестным солдатом».

До Алихейля оставалось три недели…

До нашей первой большой армейской операции.

А для кого-то и до последней…

Послесловие

В ноябре 84-го на кабульской взлетке, у тела неизвестного мне пацана, погибшего под Джелалабадом, я мысленно желал удачи своим ферганским товарищам, попавшим туда служить.

Вспоминал Петю Еремеева, Валеркиного друга.

Они вместе призвались. Мы были в одном отделении в Фергане.

Их разлучил Афган.

Оказалось, разлучил навсегда…

Месяц спустя, в декабре, на Алихейле погибнет Валера.

А еще через три месяца, в марте 85-го, под Джелалабадом убьют на операции и Петю.

Вот и встретились снова два друга…

Теперь они снова вместе.

Навсегда.

декабрь 1984, Гардез

Уже через несколько дней после возвращения в бригаду все, что было со мной в госпитале, стало казаться лишь несбыточным сном, ненадолго озарившим светом сознание затюканного «шнура».

Начало декабря – зима в разгаре, на улице дубак, снегу навалило.

Вечер, на улице уже темно, в палатке уже затопили буржуйку.

Половина наших «урыли» за топливом для нее – выдаваемого угля не хватает.

Ведь в бригаду завозится колоннами из Кабула все: и боеприпасы, и горючее, и продукты, и даже уголь.

А духам все равно, что везет колонна, – мочат все без разбора.

И если колонна не может пробиться в Гардез, значит, и есть нечего, и топить нечем.

В одну из таких зимних ночей, когда долго не было колонны с углем, буквально до щепочки был разобран отправленными на поиски топлива молодыми летний клуб. Причем не только сами лавки унесли – даже врытых в землю на 30–40 сантиметров столбиков ни одного не осталось.

Все до одного выкопали, выгрызли из промерзшей земли.

Но клуб-то разобрали, а топить-то и дальше надо.

Вот и рыщут «шнуры» по бригаде в поисках хоть каких деревяшек или, если повезет, возможности стырить угольку у зазевавшегося чужого истопника…

Остальные – в ожидании привычного уже «Один!».

Кто-то на стреме в палатке, кто-то мерзнет на улице, ждет своей очереди.

Всех нас в палатку не пускают – не хрен баловать…

Впрочем, во всем есть свои плюсы – на улице дубак, зато не кантуют, а в палатке можно погреться, но зато и «хапнуть» можно – хрен его знает, чего дедушкам со скуки в бошку взбредет…

Мы «отлетали» уже почти четыре месяца, осталось еще два.

Но нам уже все равно – счет времени потерян, чувство боли атрофировано, чувство голода укоренилось настолько, что пересилить его способно лишь неодолимое желание спать…

И все, чего мы ждем с надеждой на облегчение – это выходов на боевые.

Боевые – это каждому взводу своя задача, и, значит, половина придурков расползется по другим горкам и высоткам.

И значит, доставать будут уже не все.

Боевые – это «армейский» сухпай: две банки каши, тушенка и черные сухари.

И значит, часть его – гарантированно твоя (перловку господам дембелям «не положено»).

Боевые – это сон на бронежилете под открытым небом или в окопе под плащпалаткой.

И значит, никаких наведений порядка и неизбежных после этого пиздюлей.

На боевых, правда, мины и стреляют – но ведь не постоянно же, не 24 часа в сутки.

А в бригаде-то шуршишь без передыху.

Короче – война это хоть какая-то жизнь…

Уже второй день нас готовят к смотру перед какой-то «армейской операцией». Что это такое и чем она отличается от операции обычной, мы не знаем, но, похоже, отличается. Во всяком случае, никогда ротный и взводные не уделяли столько внимания тому, что лежит у нас в РД.

Алихейль какой-то…

Эх, скорей бы уже «на войну» – «летать» уже сил никаких нету…

Хоть на Алихейль, хоть к черту на куличики…

Вот и моя очередь в палатку идти…

В тамбур заходишь – как из самолета выпрыгиваешь…

Только там три секунды, раскрылся купол и – кайф. А тут – сразу об землю…

В дальнем углу палатки собрались «ветераны» и «дембеля» первого взвода. Серега Волк что-то негромко поет под гитару. Почти идиллия…

Вот ведь сидят, слушают песню – нормальные же пацаны…

Ну вот, меня заметили. Эх, сейчас начнется…

И тут лампочка под потолком палатки, несколько раз моргнув, гаснет…

Палатка сразу же погружается во мрак, и только вокруг печки возникает багровое свечение. Но его недостаточно даже для того, чтобы осветить лица сидящих рядом. А уж меня-то и подавно не видать.

Запнувшись на секунду, Волк продолжает петь.

Постояв немного для приличия около входа, усаживаюсь на краешек ближайшей к входу койки. Если свет внезапно зажжется, то за такие вольности мне несдобровать, но уж больно велико искушение, да и по опыту знаю – быстро его теперь не включат.