Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - Валерий Могильницкий

В книге Лидии много размышлений о творчестве Юло. Она отмечает, что ни одна его книга не выходила просто. Всегда приходилось переделывать по несколько раз. Особенно тяжело шли у Юло обложки, иногда он мог до тридцати вариантов одной обложки сделать. Как-то он оформлял эстонскую книгу «Правда и справедливость», там у него на обложке были изображены два крестьянина, спорящих друг с другом. Так его обвинили в том, что один из крестьян с бородкой клинышком похож на Ленина. Разразился целый скандал, мол, Юло издевается над Ильичом!

Он был родом с острова Хийумаа — там росло много можжевельника, и художник любил его писать. Когда он в первый раз показал Лидии такую картину, она была поражена, не могла понять, что это. Но потом присмотрелась, картины уже не казались ей странными, они были похожи на эстонские пейзажи. Юло любил в Эстонии дарить Лидии веточки можжевельника, он украшал ими комнаты, от них всегда пахло свежо и приятно. Когда он узнал, что Илья Репин заплел арчой беседки, аллеи, все стены своего дома в Куоккале, то печально сказал Лидии:

— Жаль, что у нас нет дачи, я бы тоже оплел все заборы можжевельником. Представляешь, какая радость была бы у нас — вдыхать чистый воздух арчовых? Такого родникового воздуха никогда не было в лагерях, его нам недоставало — мы задыхались от пыли и грязи.

Еще у Юло была целая серия работ: громадные яйца над землей. Его занимала идея яйца, он видел в нем символ жизни. В Таллиннском музее хранится его картина — большое белое яйцо, а внутри голубь.

Свою книгу Лидия Соостер завершила так:

«Похоронила я его в Таллине, на Лесном кладбище. Юло в последние годы так хотел вернуться в Эстонию, чувствовал себя эмигрантом, говорил, что у него отняли Родину. Долго думали, какой памятник поставить, в итоге решили поставить яйцо — по Соостеру — это символ жизни!»

Постамент, на постаменте — большое яйцо из бронзы. А вокруг — кусты его любимого можжевельника по всей ограде. Сегодня Юло Соостеру было бы 90 лет.

Десять летя прожил в Джезказгане, работая собственным корреспондентом газеты «Казахстанская правда». И, конечно же, постоянно находил следы былой жизни заключенных Степлага. Многое о ней мне рассказала узница особлага в Кенгире, подруга моей мамы Анна Стефанишина. Она довольно часто приходила к нам в гости в городе Никольском вместе со своим мужем Володей. Как я уже писал, была она малоразговорчива, но, судя по всему, многое знала о Степлаге и его обитателях. Она впервые назвала мне фамилии поэтов, томившихся в Кенгире, — Руфь Тамарину, Терентия Масенко, Матвея Талалаевского. Это были люди, которые своей верой в завтрашний день, близкое освобождение «от оков тирана Сталина» буквально заряжали всех узников Степлага, всех тех, кто с ними общался. Особенно хорошо отозвалась Анна о Матвее Талалаевском, который организовывал концерты в Степлаге в 1952–1954 годы, сам прекрасно читал свои стихи со сцены. Он как раз и был душой коллектива поэтов, томившихся в Кенгире, обреченных на произвол и унижение хозяев в красных погонах.

— Я помню его — статного и красивого, — говорила мне Анна Стефанишина. — Однажды он поднялся на сцену, подошел к старенькому пианино, заиграл и запел песню военных лет… Это была песня Модеста Табачникова «Когда мы покидали свой любимый край». А слова этой песни принадлежали самому Матвею Талалаевскому.

Когда Анна рассказала об этом факте, то я сразу же вспомнил, что стихи к песне Табачникова Матвей Талалаевский писал вместе с другом фронтовых лет, журналистом Зельманом Кацем. В 1943 году они вместе работали в редакции фронтовой газеты «Сталинское знамя». И довольно часто выезжали на передовую. Однажды, когда они вернулись в редакцию с мест боев и пожарищ, чтобы «отписаться» и хоть немного отдохнуть, к ним подбежал взволнованный Табачников (он тоже состоял в штате фронтовой газеты) и крикнул:

— Ребята! Наши войска взяли Ростов-на-Дону! Надо бы посвятить этому событию песню.

И он начал напевать мелодию, то и дело повторяя слова: «И вот мы снова у стен Ростова»… Талалаевский и Кац сразу подхватили: «И вот мы снова у стен Ростова, в отцовском дорогом краю».

Откуда я все это знал? Когда я работал в Ростове-на-Дону в редакции газеты «Молот», то, помню, в 1975 году мне доверили выпустить книгу — сборник материалов «Ратный и трудовой подвиг ростовчан» — к тридцатилетию Великой Победы. И работники областного партийного архива передали мне огромную папку с документами, подобранными специально к этой дате. И среди них стихи фронтовых лет разных поэтов, в том числе Талалаевского и Каца. И на всю жизнь я запомнил их текст к музыке Табачникова… Он до сих пор хранится у меня в архиве.

Когда мы покидали свой любимый край

И молча уходили на восток,

Над тихим Доном,

Под старым кленом

Маячил долго твой платок…

Я не расслышал слов твоих, любовь моя,

Но знал, что будешь ждать меня в тоске.

Не лист багряный,

А наши раны

Горели на речном песке.

Изрытая снарядами, стонала степь,

Стоял над Сталинградом черный дым.

И долго-долго

У синей Волги

Мне снился Дон и ты над ним.

Сквозь бури и метелицы пришел февраль,

Как праздник, завоеванный в бою.

И вот мы снова

У стен Ростова,

В отцовском дорогом краю.

Так здравствуй, поседевшая любовь моя.

Пусть кружится и падает снежок

На берег Дона,

На ветки клена,

На твой заплаканный платок.

Опять мы покидаем свой любимый край.

Не на восток — на запад мы идем.

К днепровским кручам,

К пескам, сыпучим.

Теперь и на Днепре наш дом.

В свое время эту песню исполнял, насколько я помню, ансамбль песни и пляски Северо-Кавказского округа. О ней написали в газете «Мой Ростов» ветераны 4-го Украинского фронта как о самой любимой песне фронтовиков.

К сожалению, в сборник «Ратный и трудовой подвиг ростовчан» она не попала. Цензор снял ее, укоряя меня:

— Вы разве не знаете, что Талалаевский после войны стал «врагом народа», сидел в лагерях? Еще не время его имя восстанавливать…

И вот спустя несколько лет в Казахстане я узнаю от Анны Стефанишиной, что, действительно, Матвей Талалаевский, журналист-фронтовик, гвардии майор, награжденный двумя орденами и тремя медалями за ратные и трудовые подвиги, был осенью 1951 года репрессирован, приговорен к 10 годам лишения свободы с содержанием в ИТЛ строгого режима. Он пробыл в Кенгире три года. В разных архивах СНГ сохранились копии его писем из лагеря дочери Ирине и жене Кларе (ищите в Интернете).