Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

плешью изъеденных старых волов. Семена в кредит получили. Пупы надрывали, чуть ли не впрягаясь вместе со скотиной. Но успели бросить зерно в землю. Дождались всходов. Порадовались: не хуже, чем у людей.

А осень готовила беду. За первым дождем прошел второй, третий. Земля упилась влагой и уже не принимала ее. Дожди не унимались — то секли косо, наотмашь, то сеяли мелко, упорно, надоедливо. На смену дождям приходили туманы и снова уступали место дождям. Посевы замокли. Еще недавно темно-зеленые, сочные озими поблекли, пожелтели. Не поля — гнилые мочажины.

Двое верховых медленно продвигались топкой степной дорогой, кутаясь в мокрые плащи. Кони, до самого брюха забрызганные грязью, еле передвигали ноги в разжиженном черноземе. От них шел густой едкий пар.

Всадники хмуро поглядывали из-под капюшонов плащей на поля, молчали. Секретарь райпарткома Артем Громов и председатель крутоярской сельхозартели «Красный пахарь» Тимофей Пыжов, видимо, только что зло поговорили и старались не встречаться взглядами. Громова угнетал унылый вид полей под хмарью осеннего дня, раздражал Тимофей. И он снова заговорил:

— Не пойму тебя. Кто ты? И что ты?

— Зато я тебя понимаю, — огрызнулся Тимофей.

— Что ж, меня понять не трудно. Куда партия, туда и я, — ни на шаг в сторону. А тебя на вожжах держать надо, как слепую лошадь в шахте.

Тимофей молчал.

— С колхозом, ничего не могу сказать, завернул правильно, — продолжал Громов. — оть и поругались, а клеваж нашел. Обобществил все, что можно было. За это тебе честь и хвала. Молодец. Правда, маловато еще вступило. Надо поднажать.

Вокруг них была степь. Свинцовое, низко нависшее небо исходило дождем. Под копытами лошадей чавкала грязь. Дорогу пересек заяц, не спеша отбежал в сторону, присел — весь мокрый, какой-то взъерошенный, — безбоязненно уставился на одиноких путников.

— Черти тебя носят, — проворчал Тимофей, пропуская Громова вперед.

Артем обернулся к нему, захохотал.

— Оказывается, ты еще и с придурью. — И тут же стал серьезней. — Вот и определи: кто ты? И что ты?

— Ну, ну, определяй, коли уж такая загадка, — согласился Тимофей. — Только ни к чему все это.

Громов вопросительно взглянул на него.

— У меня об ином забота, — продолжал Тимофей. — Пересевать придется.

— Такие зеленя? Чепуху городишь.

Тимофей подъехал к озимому клину, сполз с коня. Громов придержал своего гнедого, повернулся к Тимофею. А тот склонился над всходами, легко выдернул первое попавшееся под руку растение, внимательно осмотрел корневище. Еще не набрав силы, оно почернело, распалось в руках.

— Гляди, — показал Громову.

— Чего глядеть-то?

— А того, что если не разумеешь — не спорь. Главное для озими — корень. То, что с осени зеленеет, — отомрет, а плодовые стебли от корня идут. Сгнил корень — не жди весной побегов, не жди урожая.

— По-твоему — пропали?

— Мертвые.

— Что же ты предлагаешь?

— Донести в окружком. Пусть помогут семенами.

— Понимаешь, что говоришь?! — воскликнул Громов. — Забыл, как выбивали кредиты?

— Иного ничего не придумаешь, — стоял на своем Тимофей.

У него, правда, была мыслишка, которую не хотел высказывать. Он понимал — рассчитывать на озимые не приходится. Но и пересевать не собирался, надеясь взять с них хоть небольшую толику. Весной он хотел распахать пустоши, бросовую землю и таким образом увеличить посевной клин, а заодно избавиться от рассадника сорняков.

— Значит, пересевать? — нарушил молчание Громов.

— Или это, или останемся без хлеба, — устало сказал Тимофей.

Опять они надолго умолкли. В серой пелене дождя показались телеграфные столбы, выстроившиеся вдоль полотна железной дороги. Копыта коней гулко застучали по шпалам переезда и снова зашлепали в грязи.

Шлях петлял вниз — к Яру. По обе стороны едва вырисовывались хаты с почерневшими соломенными крышами. Нигде ни звука. Будто вымерло село или погрузилось в сон.

— Мужики небось зады отсиживают, — заговорил Громов.

Тимофей возразил:

— Настоящий хозяин всегда работу найдет.

— Да-а, — неопределенно протянул Громов. И поспешил вернуться к тому, что тревожило: — Не дадут зерна. Наперед тебе скажу — не дадут. Нет его.

— Плохо.

— Куда уж хуже. И хотели бы дать, так нечего.

— Самим изворачиваться?

— А что?! — загорелся Громов. — Потрусим кулаков. Небось не последнее доедают.

Они проезжали мимо подворья Маркела. Сам хозяин стоял в дверях конюшни, ладил сбрую. Ему помогал Игнат Шеховцов.

— Заглянем, — предложил Тимофей, обернувшись к спутнику. — Артельных коней у Маркела содержим, пока свою конюшню отстроим.

Громов нахмурился. Это не ускользнуло от внимания Тимофея.

— И коровы здесь, — умышленно подчеркнул он, наблюдая, какое впечатление произведут его слова на секретаря. — И инвентарь... Покуда Маркел выручает. Всю усадьбу предоставил в пользование.

— Что ж, поглядим. — Громов решительно направил коня к воротам.

Он кивнул мужикам, спешился. Маркел ловко принял повод, посторонился. Громов шагнул под козырек распахнутых дверей. Его обдало пряной теплотой навоза. Громов остановился, поджидая Тимофея. А тот передал коня Игнату, поздоровался, тяжело выдохнул:

— Ну, хозяева, плохи наши дела. — Откинул капюшон, вытер вспотевший лоб. — Замокли озими. Пересевать чем?

Игнат жалобно заморгал.

— Жмени не наскребу.

— Беда, — раздумчиво проговорил Маркел.

Громов резко повернулся к нему:

— И у тебя нету?

Гнедой нетерпеливо бил копытом, тянулся к стойлам. Почуяв кобылиц, призывно заржал, прижав уши и оскалив крепкие желтоватые зубы.

— Стои-и! — Маркел увел коня, завозился у кормушки.

Громов кинул на Тимофея выразительный взгляд, недобро усмехнулся, мол, послушаем, что скажет Маркел. А тот, видимо, не торопился с ответом — уж больно прямо и неожиданно поставлен вопрос. Раздвоился Маркел. Конечно, есть у него зерно. Не так много, а есть. Но один Маркел, тот, что, сколачивая хозяйство, трусился над каждой копейкой, восстал: «Почему я должен отдавать его — нажитое адским трудом, взрощенное вот этими руками? Коней отдал, скотину. Подворье с хлевом и конюшней пользует колхоз. А им все мало, мало...»

«Заткнись, — осадил его другой Маркел, который штурмовал Перекоп, тонул в гнилом Сиваше, истекал кровью под Джанкоем. — Заткнись и никому не говори, как тебя жадность обуяла. Не хватает еще такого позора».

В нем боролись прямо противоположные чувства. И все же он пересилил того Маркела, что так настойчиво, цепко держался за свое. Задал жеребцу сена, похлопал его по крутой, лоснящейся шее, возвратился к двери. И сразу же ощутил