Место для нас - Фатима Фархин Мирза

Она смотрела на свое молодое лицо. Подведенные черным глаза. Длинные золотые серьги. Угольно-черные волнистые волосы. Приталенный сальвар-камиз. Лейла вспомнила: она не знала тогда, что Рафик стоял в дверях с камерой наготове. Он окликнул ее, она подняла голову, и тут щелкнул затвор. У нее удивленное лицо, рот приоткрыт, на губах намек на улыбку. В том году его камера всегда была нацелена на нее всякий раз, когда он снимал ее с высокой полки, на которой хранил. Это было за год до рождения Хадии, а потом были только снимки, на которых она держала их детей. Лейла не знала, в каком альбоме лежала фотография, как Амар его нашел и почему принес в класс, не спросив разрешения.

– Я не знала, что он взял снимок.

Все, что она смогла сказать. Лейла взглянула в лицо смотревшего на нее Оливера и смутилась, словно только он гордился Амаром, а она виновата в том, что не гордилась. Кроме того, ей было стыдно, что он видел ее волосы, ее молодую. Она вдруг задалась вопросом, разочаровало ли Оливера ее постаревшее лицо и то, что волосы закрыты шарфом.

– Можете взять сочинение с собой. Скорее всего, оно не слишком вам понравится. Но если вы прочтете все, что написали другие дети, то поймете, что они увлекаются воображаемыми супергероями, и сами увидите, как прекрасно пишет Амар. Какие детали выбирает. Я сказал ему, что это превосходно, и поставил высший балл.

Лейла поблагодарила его и положила листок с фотографией на колени.

– Вы последняя, – сообщил он. – Можете оставаться сколько хотите.

Поэтому она задала несколько вопросов, которые вспомнила: что они будут изучать дальше, видит ли он, что Амар продвигается в учебе, не хулиганит ли в классе и что хотел сказать Оливер тем, что нужно быть с ним терпеливой. Означает ли это, что он понимает медленнее остальных, или нужно просто говорить спокойно и не злиться, когда просишь его в чем‐то разобраться.

Потом она стала расспрашивать об Оливере. Это был первый год его работы учителем и, возможно, единственный. Потому что он подписал контракт только на год. Лейла сказала, что ей очень жаль, потому что он показался ей тем преподавателем, в котором нуждаются ученики.

Лейла прочитала сочинение, только когда вернулась домой. Она сунула листок в сумочку, чтобы Амар не увидел. Он сто раз просил ее повторить, что сказал мистер Хансен, потом стал допытываться, любит ли его, по ее мнению, мистер Хансен или нет. Он выбрал фисташковое мороженое, Лейла – ванильное и, когда сын стал дразнить ее за то, что она так скучна, только улыбнулась. Она заверила, что очень им гордится. Амар стал болтать ногами и попросил объяснить почему.

Она подумала: «Не критиковать. Никогда больше». Они смотрели в окно, на машины, выезжавшие со стоянки, на витрины магазинов на другой стороне комплекса, над которыми трепетали ярко-красные тенты.

Оставшись одна в своей комнате, она осторожно вытащила листок и сначала прочитала комментарий Оливера, написанный наверху зелеными чернилами: «Великолепная работа, Амар. Прекрасные детали. Поразительные наблюдения». Она улыбнулась и стала читать текст:

«Однажды в большой палец Худы воткнулась заноза. Она знала, что с этим делать. Заставила Худу проговорить слова молитвы, чтобы это место больше не болело. Она никогда не говорит: “Мне грустно. Я сердита”. Или “Я хочу спать, а вы так громко кричите и досаждаете мне”».

Она любит окна. Когда она бросает семена в землю, они прорастают. Она хорошо готовит и хорошо рассказывает всякие истории. Некоторые она придумывает сама, значит, у нее прекрасное воображение, а иногда повторяет услышанное от других людей, значит, у нее хорошая память. Она знает, сколько еды нам нужно, и у нас никогда не заканчиваются продукты, и мы никогда не голодаем. Она заботится о том, чтобы мы вовремя поели, больше, чем о собственных пальцах. Готовила, даже когда обожгла большой палец. И накладывает еду мне первому».

Она перестала читать: слезы были готовы вот-вот хлынуть по щекам. Прежде чем продолжать, она прикусила костяшку пальца. Почему так хочется плакать? Из-за слов сына или потому, что этот незнакомец, этот молодой человек был достаточно добр, чтобы присмотреться к ее сыну и увидеть то, что видела она?

* * *

Их разногласия переросли в скандал. Хадия перешла черту, которую не стоило бы переходить. Следовало бы сделать, как говорила мама: прикусить язык и не протестовать. Но Даниель исполняется шестнадцать лет, поэтому она орет:

– Но всем остальным позволено идти!

Отец встает с дивана так резко, что она отступает. Амар и Худа наблюдают со своих мест между балясинами перил. Мама стоит в коридоре, но с таким же успехом ее могло бы вовсе не быть в комнате. Уж очень старательно она делает вид, что ничего не происходит.

– Ты не все! Ты моя дочь! Моя дочь не ходит на вечеринки! – орет он в ответ.

Она ни за что не проявит слабость – хочет дать ему понять, что зла на него. Что он оскорбляет ее. Что несправедлив к ней. Даже когда на глазах собираются горячие слезы, она не позволяет им упасть. И поэтому яростно моргает. Судорожно сжимает свою кисть и представляет полумесяцы от ногтей, которые там останутся.

Она мысленно повторяет то, что хотела бы высказать вслух. Но, может быть, именно эта тайна дает ей силы. «Я ненавижу быть твоей дочерью». А ведь она всего лишь попросила разрешения пойти в дом лучшей подруги в субботу вечером. Когда отец стал допытываться о причинах, она осторожно ответила, что у Даниель день рождения. Она даже не упомянула о вечеринке. Не объяснила, что мать Даниель уйдет, оставив присматривать за молодежью старшую сестру Даниель, и что там будут другие гости.

– Папа, пожалуйста, – снова делает она попытку в надежде, что просительный тон может его смягчить, вызвать сочувствие к дочери.

Но отец знает слова, которые пристыдят ее. Заставят задаться вопросом, как она вообще посмела просить об этом.

– Моя дочь никогда не пойдет на вечеринку, где будут танцы и мальчики! – вопит он, и она видит, как Худа и Амар обмениваются испуганными взглядами.

Хадия сосредоточенно смотрит на лестницу и часто моргает. Она даже не может спорить или лгать насчет мальчиков, потому что отец из тех, кто все проверит, дважды позвонит матери Дани или заедет за ней еще до заката и до того, как приедут остальные гости. Свет над головой расплывается, а затем все вокруг вновь становится четким.

Отец показывает на Худу и Амара и поднимает палец в воздух:

– Взгляни, какой пример ты подаешь брату и сестре! Как ведешь себя сегодня. Сколько раз повторять, Хадия? Если ты хорошая, хорошие и они. Если ты плоха – они последуют за тобой с большей охотой, чем за моим или маминым примером.

– Ты несправедлив.

Ей не следовало отвечать. Собственный тоненький голосок заставляет ее плакать. Она выказала себя слабой перед отцом. Она проиграла. Она отворачивается от него, пробегает мимо мамы, которая, как известно, никогда не примет ее сторону, будет твердить, что она неуважительно вела себя по отношению к отцу в священную ночь. Что она причинила ему боль и вызвала стресс.