На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою - Фёдор Фёдорович Тютчев
Шрифт:
Интервал:
— Ишь, сбились в кучу, галдят, гололобые, видно, не привыкли к казачьему угощению, — злорадно проговорил Пономарев, тщательно продувая ружье и приготовляясь его вновь зарядить.
— Недаром пословица стариками слажена: как, мол, щука не хитра, а не съест ерша с хвоста, — засмеялся никогда не унывающий Шамшин.
— Беспременно подавится, вот так же, как и они, нехристи гололобые.
— Его благородие, я думаю, уже теперь к Тереку подъезжает.
— Пожалуй что. Гляди, часа через полтора и подмога придет.
— Лишь бы засветло подоспели. До ночи мы легко продержимся. Зарядов много, знай постреливай.
— А ночь придет, — плохо будет, они нас тогда как хозяйка курей по ночам с насеста ловит, — голыми руками похватают.
— Ну, голыми-то руками нас и ночью не возьмешь, а что перебить нас им тогда легче легкого будет, это верно.
— Глядись-ко, опять загоношились: чтой-то, анафемы, придумали.
Казаки встрепенулись и принялись зорко следить за всеми действиями врагов.
Они тотчас же заметили, что чеченцы разделились. Человек пять, забрав лошадей, повели их подальше в сторону и, стреножив, пустили пастись, а сами уселись в кружок караулить. Остальные с ружьями в руках, рассыпавшись, начали осторожно ползком подбираться к казакам.
— Ишь, черти гололобые, это они, анафемы, с нас же, казаков, манеру взяли в пешем строе наступать; дошлый народ! — воскликнул Шамшин. — Поглядим, что дальше будет. Ишь, ползут, как словно змеи. Ползите, ползите, мы вам сичас носы-то отстреляем.
Чеченцы тем временем подползли на расстояние ружейного выстрела и открыли частую стрельбу.
Первые их выстрелы были направлены на казачьих лошадей и произвели между ними страшный переполох. Раненые животные, обезумев от боли, начали судорожно биться, вскакивать, вырываться, причем одному, Гнедко Дорошенко, слегка раненному в заднюю ляжку, удалось вырваться и уйти. Чеченцы перехватили его и с торжеством увели к своим лошадям.
Этот случай произвел на Дорошенко и на остальных казаков тяжелое впечатление. Чтобы прекратить страдания своих раненых лошадей, казаки принуждены были прирезать их. С этой минуты конские трупы могли служить казакам весьма надежной охраной от неприятельских выстрелов, которые между тем становились все назойливей. Пули с жалобным визгом то и дело проносились над головами казаков, которым с каждой минутой становилось все труднее и труднее отвечать на сыпавшиеся на них выстрелы. Стоило кому-нибудь хоть чуть-чуть высунуться из-за конской туши, чтобы прицелиться, как на него сыпался целый град пуль. Уже двое из казаков были ранены: сам Дорошенко в левое плечо и Пономарев, у которого чеченская пуля пробила щеку, повредила язык и вышибла несколько зубов. Рана была тяжелая, но Пономарев сохранял свое обычное спокойствие и как ни в чем не бывало продолжал спокойно и внимательно постреливать из своего ружья, флегматично отплевывая набегающую ему в рот кровь.
Между тем время шло, а подмога не приходила. Напрасно то и дело оглядываются казаки, с минуты на минуту поджидая появления русских, чутко прислушиваются, припадая ухом к земле, не послышится ли отдаленный топот, — все напрасно. Расстилающаяся за ними пустыня безмолвна, как угрюмый свидетель, терпеливо ожидающий развязки. Солнце медленно, но неудержимо склоняется к западу. Скоро наступит ночь, а с нею и конец.
Жалобно посвистывают пули, быстро уходят минуты за минутами, а с ними и последние надежды.
Длинные тени, протянувшись от подножия гор, поползли по долине; солнечный шар из золотого постепенно превращается в ярко-багровый и быстро опускается за облитый пурпуровым светом далекий каменистый кряж, и чем темнее и гуще тени внизу, у подножия гор, тем ярче горят, словно расплавленное золото, уходящие в поднебесье вершины. Вдруг горцы, словно по команде, перестали стрелять. Наступила зловещая тишина, продолжавшаяся не более пяти минут, и вот раздался унылый, как бы плачущий голос:
— Ля иль Алла, иль Алла Магомед Рассуль Алла, — затянул он, и этот припев отозвался в душе казаков звоном похоронного колокола. Первому голосу начали вторить другие, и скоро вся долина наполнилась протяжным, душу надрывающим воем. — Ля иль Алла Магомед Рассуль Алла, — то замирая, то вновь разрастаясь и усиливаясь до степени вопля, не смолкая ни на минуту, гремел по долине полный фанатизма, непримиримой ненависти и кровожадного торжества мусульманский призыв к убийству и мести. С каждым мгновением пение становилось все более и более диким и звериным, чувствовалось, как певцы распалялись все сильнее и сильнее, возбуждаемые собственным голосом.
— Ну, братцы, молись Богу, — конец пришел, — спокойным, как бы даже радостным голосом произнес Дорошенко. — Простите, православные, в чем согрешил перед вами, — добавил он, становясь на колени и кланяясь до земли товарищам.
— Бог простит, — хором отвечали ему остальные, — прости и нас, Христа ради.
— Что ж, братцы, мы так, значит, в компании и на тот свет пойдем? — остался до конца верен себе всегда веселый и неунывающий Шамшин. — Ну, Господи благослови. Грехи Ты мои знаешь, какие можно, прости, а какие нельзя, то Ты и то прости, потому грешил-то я больше по глупости своей. Хорошенько и сам не знал, что делал.
— Ля иль Алла Магомед Рассуль Алла, — как-то вдруг особенно грозно раздался несмолкаемый все время вопль, и в ту же минуту огненный диск солнца, как бы не желая быть свидетелем готовящегося злодеяния, словно нырнул за сразу потемневшую вершину. Одновременно с этим точно чья-то невидимая рука задернула черную занавеску, наступил мрак, в недосягаемой глубине небес ярко засверкали трепетным светом бесчисленные мириады звезд. Пение замолкло, и вместо него послышался шорох множества быстро бегущих ног и лязг выхватываемых из ножен кинжалов и шашек.
Казаки вскочили на ноги и, в свою очередь обнажив шашки и прижавшись спинами друг к другу, молча ждали нападения, решив дорого продать свою жизнь.
"Вот она, смерть", — мелькнуло у каждого из них в мозгу, но мысль эта не заставила сильнее забиться их сердца.
Приблизившись на несколько шагов, чеченцы испустили пронзительный визг и, махая шашками, бросились на казаков. Словно огромная волна нахлынула, яростно вскипела, и затем все стихло.
XIII
Не жалея понукал Спиридов своего коня, но не личный, животный страх гнал его, а опасение за судьбу покинутых им казаков. Чужие люди, которых он до сих пор никогда не видел, сделались ему за эти два дня, проведенных среди постоянной опасности,
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!