Конец лета - Андерс де ла Мотт

Одно колесо съехало в яму, отчего «сааб» царапнуло о травянистую центральную полосу. Буре выругался.

– Черт, машина служебная, почти новая. Ты уверен, что Роотова баба не наврала?

Монсон щитком приставил руку к глазам и оглядел поле до самого темного леса.

– Вон там! – Он указал на контуры низенькой крыши, еле различимой под кронами деревьев.

Они оставили машину посреди дороги и пошли дальше пешком. В грязи возле лужи виднелся грубый отпечаток шины. Вероятно, след оставил «амазон» Роота, и пока Буре фотографировал отпечаток, Монсон решил осмотреться. Небольшая насосная располагалась на границе между полем и лесом, как и сказала Нилла.

Стены из желто-коричневого кирпича с годами покрылись зеленым налетом. Крыша просела под моховым покрывалом, а оставшуюся на своих местах черепицу лизали листья. Казалось, что дом присел, пригнулся. Словно сжался, желая спрятаться в тени.

При виде этой хибары без окон и темного леса позади нее Монсону отчего-то стало неприятно, и он далеко не сразу сообразил, почему. Тишина. Не стрекотали сверчки, не пели птицы – ни в поле, ни в лесу. Только еле слышный шум, когда слабый ветер шевелил кроны деревьев.

Подходя к двери в коротком торце, они услышали какой-то звук. Хриплое тявканье, почти вскрик, где-то в лесном сумраке. Оба инспектора замерли.

– Это еще что? – спросил Борг.

– Лиса, – сказал Монсон. – Взрослому мужчине бояться нечего.

Борг злобно глянул на него, а его коллега усмехнулся. Монсон ощутил, как пот снова заструился по спине. Жара стояла удушающая, все это лето ощущалось, как долгое сидение в парилке.

На двери насосной были железный засов и основательный висячий замок, но Борг с первой же попытки нашел на связке Роота нужный ключ. Дверь бесшумно скользнула вперед, выпустив прохладный влажный воздух и тошнотворный запах, более чем знакомый Монсону. Запах гниющего мяса.

Он молча взглянул на городских. Буре зажег фонарик, захваченный из багажника машины, и двинулся вперед.

Насосная, площадью примерно в тридцать квадратных метров, была пуста до самой крыши. Насос, который когда-то здесь находился, убрали, наверное, еще в шестидесятые, когда коммуна провела воду в соседние хозяйства. Но влага и холод из расположенного внизу подвала въелась в стены. И смешалась с запахом гниения и крови.

С потолка свисали три туши. Крюки из нержавеющей стали воткнули животным в тонкие шеи, а потом туши подняли при помощи цепей и блоков, закрепленных на потолочных балках.

Животы и грудные клетки зияли пустотой, копыта болтались сантиметрах в двадцати от каменного пола, заляпанного кровью. Свет фонарика отражался в пустых блестящих глазах, и оба городских полицейских остановились.

– Две молодые косули и один благородный олень, – констатировал Монсон. – Ни на тех, ни на других охотиться в это время года нельзя.

Конус света от фонарика описал круг; наконец Буре нашел выключатель – раздался щелчок, две люминесцентные лампы мигнули и тускло загорелись. Возле длинной стены обнаружился погнутый морозильник, а в дальнем углу помещения – низенькая дверь. Буре сунул фонарик в карман и достал фотоаппарат. Щелканье эхом прокатилось между каменных стен.

Монсон подошел к морозилке. Достаточно большая, чтобы вместить взрослого мужчину, а уж пятилетнего мальчика – и подавно. Белую крышку покрывали кровавые отпечатки пальцев. Монсон осторожно приподнял ее. Сделал глубокий вдох. Подготовился.

Морозилка была поделена на две большие камеры. В правой лежали примерно два десятка аккуратно помеченных бумажных пакетов разного размера:

«Фазан, июль 1983», «Седло косули, июнь 1983», «Окорок оленя, июнь 1983».

В другом отделении оказались большие прозрачные пластиковые пакеты. Монсон взял один: черно-белая барсучья шкура. Борг заглянул ему через плечо.

– Ну?

Монсон обескураженно покачал головой.

– Только куча мяса и шкур, которые Роот еще не успел продать.

У противоположной длинной стены стоял верстак из нержавеющей стали, тоже покрытый пятнами крови, а над ним висела доска с инструментами – с десяток ножей и разделочных топориков разного размера. На электрической плите высилась большая кастрюля. Борг сдвинул крышку и тут же попятился.

– Дьявол его раздери, это еще что за хрень?!

Монсон заглянул в кастрюлю. Из черно-серой жижи торчали рога. Жижа невыносимо воняла.

– Череп косули, – сказал Монсон. – Рога выглядят вполне прилично. Покрыть бронзой или посеребрить. Роот вываривает мясо, чтобы продать рога.

– Мгм, – пробурчал Борг как человек, который только что узнал что-то новое. Монсон остался доволен. В конце концов, они оказались здесь благодаря ему. Благодаря ему они приблизились к решению, и пора бы инспекторам из города признать это.

– Подойдите-ка! – Буре открыл низкую дверцу в дальнем конце. За ней оказалась комнатка, не больше пяти-шести квадратных метров. Свет люминесцентных ламп сюда не доставал, и Буре снова зажег фонарик. Он осветил старую железную кровать с пятнистым матрасом и одеялом. Возле кровати стоял электрический обогреватель, под ней виднелись пустая бутылка из-под самогона и стопка мужских журналов с покоробившимися от сырости страницами.

В лесу снова залаяла лиса. На этот раз ближе, пронзительнее. Лай прозвучал как детский крик, и Монсон невольно дернулся. Буре навел конус света на изголовье кровати. К одной из ножек был пристегнут какой-то металлический предмет.

Наручники.

Когда она выехала из леса на равнину, первым делом ей бросились в глаза ветровые электростанции. Белые стальные башни, метров сто высотой, поставленные как по шнурку и ритмично мигающие в ночи красным глазом. Они всегда казались ей какими-то великанами. В ветреные дни удары их сердец можно было услышать за несколько километров. Глухой пульсирующий грохот, от которого у нее портилось настроение.

В ее детстве никаких ветряных великанов не существовало. Ничего выше силосных башен в округе не было. Стройные и блестящие металлические цилиндры, по одному-два на фермерское хозяйство, редко когда больше. Она думала о них как о серебряных крепостях, которые охраняют поля, дворы и людей. Сейчас, в компании великанов, эти башни стали лилипутами, съежились, как многое из детства.

Когда-то, еще до исчезновения Билли, Маттиас взял ее с собой на силосную башню. В те времена Маттиас еще был ее лучшим другом и ей хотелось, чтобы лето никогда не кончилось. Они дождались, когда Билли уснет после обеда – не хотели, чтобы этот маленький сплетник увязался за ними.

Она все еще помнила это ощущение – как она лезет вверх по ржавой лестнице, как дрожит разогретый металл. Помнила внутреннее напряжение от того, что она делает запретное, от того, что Маттиас доверяет ей.