Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945 - Гюнтер Бломертц

– Чистую воду, – повторил доктор, и старик побежал выполнять указание.

– У нее схватки теперь каждые пять минут, – прохрипела старуха.

Роженица продолжала кричать. Ее пальцы вцепились в мою руку. Затем крики превратились в стон, потом вокруг снова стало тихо.

Доктор взглянул на часы: его щека нервно дернулась, когда кто-то снова постучал в стену соседнего подвала. Там люди были еще живы и надеялись на спасение.

– Я больше ничего не могу сделать, – громко зарыдал доктор, глядя на стену. – Там умирают мои жена и дети!

Но служитель убежища уже вернулся с ведерком воды и полотенцем. Несчастный врач начал рыться в своих инструментах. Слезы из его глаз капали на приготовленные им ножницы. Он надел перчатки.

– Держи ее.

Я опустился на колени и взял женщину за руки. Ее крики эхом разносились по сырому подвалу. Она отчаянно корчилась в муках, затем затихла. Ее обнаженное тело замерло. Доктор снова взглянул на часы, приложил стетоскоп к напряженному животу роженицы, затем сделал тужащейся женщине инъекцию и нащупал головку еще нерожденного младенца.

– Он идет, – сказал доктор. – Когда кричишь, ты должна как можно сильнее напрягать живот. А ты, – обратился он ко мне, – подними ей ноги и раздвинь их. – Врач стер со своего лица слезы и пот.

Так впервые в жизни я стал свидетелем рождения человеческого существа. Я боялся, что мне станет дурно, но вместо этого меня охватило ощущение важности происходящего, ощущение чуда.

Когда женщина стонала, ребенок двигался все дальше. Ее тело раскрывалось, освобождая путь крошечному существу, демонстрируя нам четверым могущество объединения сил и величие жизни.

Уже показалась головка ребенка с черными волосами, и доктор осторожно обхватил ее своими пальцами. Тужащаяся женщина еще раз простонала, и головка выскользнула из ее утробы. Она приобрела синеватый оттенок, потому что пуповина обмотала горло младенца и душила его.

– Перестань тужиться! – крикнул доктор.

Я затаил дыхание, опасаясь худшего. Старуха широко раскрытыми глазами смотрела на нас из угла подвала. За стеной погибающие люди снова начали стучать. Доктор сжал зубы. На его лбу выступили вены.

«Он не может сейчас не спасти ребенка», – подумал я.

Лезвия ножниц сжали пуповину и в следующее мгновение перерезали ее.

– Теперь тужься! – крикнул врач.

Уже показались плечики младенца. Доктор быстро взял его за ручку и потянул. Ребенок выскользнул из утробы матери. Мальчик. Новорожденный лежал на руке врача. Его головка свесилась вниз. Весь он был похож на зайца, с которого содрали шкуру. От тела младенца исходил тонкий молочный аромат. Независимо от властей, правящих миром, свершилось чудо: родился полноценный человек с ручками, ножками, со всеми присущими разумному существу чувствами.

Мы опасались за жизнь этого мальчика, а в это время в нескольких ярдах от нас, за стеной, чья-то жизнь угасала. Много раз доктор хлопал новорожденного, и наконец раздался сильный первый крик младенца. Он еще жалобно плакал, когда врач обмыл его тельце и завернул в полотенце.

Наступало утро. Однако свет пробивался, только когда поднимался ветер. Плотная завеса испарений висела над городом. Черный дым окутал улицы.

Я направился к дому Хинтершаллерса, держась поближе к старой части города. Вдалеке виднелись красно-желтые отблески пожара. Потерявшиеся дети, рыдая, бежали сквозь дым, среди кружившихся над землей обрывков бумаги и пепла. Рыдающие женщины, искавшие своих родных, спотыкаясь, бродили по обгоревшим руинам. Некоторые несли с собой скудные пожитки, мокрые одеяла для защиты от огня. Несколько пожарных изо всех сил боролись с пожарами, но их усилия выглядели жалкими на фоне бушующего пламени.

Я свернул на боковую улицу, на которой стояла мусороуборочная машина. Люди в плотных перчатках с вилами и лопатами грузили в нее маленькие черные трупики.

– Это все дети? – в ужасе спросил я.

– Нет, молодой человек, – ответил один из мужчин с грубоватой серьезностью. – Когда-то они были такого же роста, как вы. Метр семьдесят, метр восемьдесят и выше, – закончил он, как на аукционе.

На меня нахлынула дурнота. Я торопливо отправился дальше, чтобы не видеть больше обуглившиеся тела. Но они лежали повсюду: маленькие, черные, сморщенные, уже раздувшиеся – как чернокожие карлики. В воздухе стоял сладковатый запах. Но я должен был дышать. Если бы я закрыл глаза, то наверняка упал бы.

Лежавшие на земле люди умерли всего несколько часов назад. В горящих развалинах, где фосфорные бомбы настигли их, когда они пытались выбраться; на лестницах подвалов, где ворвавшийся воздух и пламя превратили их в сморщенные угли, когда они старались вырваться из ада; на улицах, где пар от мокрых одеял причинил им смертельные ожоги, когда они пытались спрятаться под ними посреди пылающего пожара; на тротуарах, где они сгорали с обожженными лицами, стремясь спастись от жара, собрав оставшуюся в водосточных канавах влагу; в канализационных трубах, где они ныряли в горячую воду, пока огонь не уничтожил последний кислород, и бездыханные тела поплыли по течению.

«Такие людские потери невосполнимы, – подумал я. – Трупов слишком много. Но бомбардировщики теперь получат свое. Теперь им придется хуже, чем раньше!»

Вой сирен разбудил нас, когда началась первая вечерняя воздушная тревога.

– Мы должны спуститься в подвал, – сказала Даниэль.

Ей предоставили кровать, принадлежащую владелице дома Хинтершаллерса, которая сейчас с сердитым ворчаньем поднялась со своей импровизированной постели, устроенной на постеленном на полу ковре, чтобы включить свет.

– Милая девушка, мадемуазель, я живу здесь уже двадцать лет, и сюда ни разу не попадала бомба. Пожалуй, я сварю кофе.

Но Даниэль была испугана.

– Я четко слышу шум мотора. Слушай!

– Да, я тоже слышу гул, – согласился Хинтершаллерс. – Им нужно бы дать моих пастилок! Ты ведь знаешь мой лозунг? «Прими таблетку Хинтершаллерса и не будешь выпускать газы отчаянно, только случайно!»

Даниэль натянуто улыбнулась, не зная, как принять такую бестактность.

– А вдруг бомбардировщики сейчас целятся в этот дом?

– Название моей фирмы большими светящимися буквами написано на крыше. Один из моих представителей сидит в министерстве авиации в Лондоне. Он проинструктировал всех пилотов, чтобы они не попали в мой дом. Теперь тебе спокойнее?

Вскоре мы сидели за маленьким столиком. Жужжание вражеских бомб слышалось все дальше и дальше. Хинтершаллерс надел штатский костюм и выглядел почти респектабельно.

– Здесь они ничего нам не сделают. – Указав на свой костюм, он добавил: – Видишь ли, они не бомбят гражданское население.

Даниэль покачала головой. Она тоже проехала через Старый город.