Улица Сервантеса - Хайме Манрике

– Здоровье Диего требует моей неустанной заботы. Он не похож на остальных детей. У меня нет другой жизни, Луис. Я не хочу другой жизни. Если моему сыну плохо, мне тоже не может быть хорошо.

Мздоимство государственных чиновников достигало такого уровня, что для меня стало делом принципа выполнять свою работу с безукоризненной честностью. Подобное усердие не укрылось от взглядов начальства, и вскоре его величество даровал мне высокий пост при дворе. Теперь мне не нужно было отлучаться из Мадрида – я работал в здании, которое примыкало непосредственно к королевской резиденции.

Меня беспокоило, что Диего проводит все время в окружении женщин. Несмотря на предписания врачей, он был лишен общения со сверстниками – Мерседес боялась, что сын подхватит от них какую-нибудь детскую хворь. Однако он рос любознательным мальчиком, у которого всегда была наготове пара вопросов. Диего обожал, когда ему читали вслух. Путь, который уготовала мне судьба, разрушил юношеские мечты о славе поэта: теперь у меня не оставалось времени, чтобы читать стихи – не то что писать их. Однако интерес, с которым Диего слушал сказки, вселял надежду, что он вырастет поэтом, каковым уже не суждено стать мне. Отныне моя жизнь сосредоточилась вокруг королевской службы и воспитания сына.

Постепенно я свыкся и с холодностью жены, хотя порой думал, что она могла бы стать моей прежней Мерседес, если бы чуть меньше беспокоилась о здоровье ребенка.

Через пару лет Мадрида достигли слухи, что пассажиры корабля «Эль Соль», среди которых были братья Сервантес, захвачены в плен алжирскими пиратами. Неужели тень Мигеля будет преследовать меня вечно? Что еще мне нужно сделать, чтобы забыть о нем раз и навсегда?

Несколько дней спустя я в одиночестве ужинал в своей комнате, как привык после переезда в Мадрид. Неожиданно раздался стук в дверь. На пороге стояла заметно взволнованная Мерседес. Должно быть, произошло что-то необычайное: я уже многие месяцы не видел ее на своей половине дома.

– Я позову тебя, – сказал я лакею, который прислуживал мне за трапезой, и жестом приказал ему выйти.

Мерседес присела за стол напротив. Я отодвинул тарелку и сделал глоток вина. В мерцании свечей жена казалась почти прозрачной, словно не спала много ночей. Блеск ее глаз смущал меня.

– Что-то с Диего?

– Благодарение Господу, с Диего все прекрасно. Он уже спит. – Мерседес помолчала. – Леонела вернулась из города с новостями о Мигеле Сервантесе и его брате. Зачем ты солгал мне, Луис? Зачем сказал, что он погиб при Лепанто?

То, что она помнила о Мигеле все эти годы, больно ранило меня, и мне захотелось отплатить ей такой же болью. Значит, мои подозрения не были пустыми домыслами?

– Не думал, что тебя интересует его судьба. Когда я узнал его лучше, то убедился, что он не может называться моим другом. Этот человек хотел причинить вред мне и моей семье. Я больше не желаю слышать его имени в этом доме. Для меня он мертв.

– С тех пор как мы были детьми, – начала Мерседес дрожащим от ярости голосом, – я восхищалась твоей честностью и чувством справедливости Я верила, что ты – в отличие от меня и большинства людей – не способен на ложь. Ты казался мне воплощением лучшего, что только есть в испанских мужчинах. Я была убеждена, что никогда не встречу человека достойнее тебя. Вот почему я выросла с любовью к тебе – любовью, которая больше подобает жене, а не сестре. Вот почему я свыклась с мыслью, что однажды выйду за тебя замуж. Но я знала, что такое любовь, лишь по рыцарским романам и по наивности принимала за нее восхищение, которое ты во мне вызывал.

Мне надо было попросить ее замолчать и выйти из комнаты. А лучше – уйти самому. Я чувствовал, что чем дольше она говорит, тем непоправимее становится урон, наносимый нашему браку. Однако я молчал, опустив голову, хотя мне хотелось заорать: «Если я и стал лжецом, то только потому, что меня вынудил Мигель де Сервантес! Если бы не он, я бы никогда не пошел на обман!»

Черты Мерседес исказились, а бледность стала почти нечеловеческой. Она встала со стула и принялась вышагивать передо мной, прижав к груди стиснутые кулаки.

– Пока мои чувства к тебе были чисты и непорочны, – продолжала она, – я понимала, что люблю тебя не так, как жене полагается любить мужа. Но я думала, что виной тому твои высочайшие добродетели, и со временем я смогу ощутить то, что доступно всякой земной женщине. Но когда я увидела Мигеля Сервантеса, он пробудил что-то, что долгие годы дремало в моем сердце.

Глаза жены наполнились слезами. Она прижала ладони к щекам, и я увидел, что их сотрясает дрожь. Казалось, Мерседес более не ведала ни что говорит, ни сколь ужасное действие производят на меня ее слова.

– Мигель принес смех в мое скучное уединение. Он разбудил мою фантазию, он научил меня мечтать. Он пришел из того мира, куда я столько лет не имела доступа. Как часто я вспоминала о несчастных девушках, надевавших мужскую одежду, только чтобы увидеть все те чудеса, которые тебе заказаны, если ты родилась женщиной, а значит, навсегда заперта в четырех стенах! Когда Мигель вошел в наш дом, большой мир – тот мир, о котором я могла лишь догадываться, – пришел ко мне вместе с ним. Сервантес олицетворял для меня все, о чем я даже не подозревала, но чего страстно желала.

Это было смехотворно. Если бы Мерседес хоть раз пожаловалась мне на скуку в родовом поместье, я бы с удовольствием познакомил ее с миром за стенами дедушкиного дома. И все же, несмотря на жгучую боль, я чувствовал облегчение. Мои подозрения оказались не беспочвенны. Я не был несправедлив к Мерседес, а значит, и не должен просить у нее прощения. Она вовсе не тот чистейший образчик женской добродетели, за который я ее принимал. Мне казалось, что вся моя жизнь, все, что я любил и во что верил, в одно мгновение покрылось грязью. Мне хотелось умереть. Я немедленно вышел бы из комнаты и покончил с собой, если бы не знал, что самоубийство – худшее из преступлений против Господа. «Я буду жить ради Диего. Ради сына, – сказал я себе. – И не успокоюсь, пока Мигель де Сервантес не будет мертв».

Но Мерседес еще не закончила.

– Не думай, будто я не боролась со своими чувствами. – Она с ожесточением встряхнула головой. Рыдание, вырвавшееся из ее груди, больше напоминало вой раненого зверя. Я невольно содрогнулся. – Но страсть была сильнее меня. Я любила Мигеля все эти годы. И буду любить. – Я различил ненависть в ее взгляде и ощутил дурноту, поняв, что эта ненависть обращена на меня. – Я согласилась выйти за тебя, Луис, только потому, что поверила, что Мигель погиб. – Она сделала паузу.

В комнате воцарилась тишина, но у меня в голове звенел безумный невидимый хор. Когда Мерседес снова заговорила, ее голос взлетел к потолку пронзительным крещендо:

– Зачем ты мне лгал? Если бы не это, возможно, я бы со временем смирилась, я полюбила бы тебя, как подобает жене! Но ложь я тебе никогда не прощу. Никогда, никогда!

– Я солгал, потому что любил тебя, – словно со стороны услышал я свое жалкое признание. Я не мог поверить, что моя Мерседес была готова обмануть и унизить меня. – Я солгал, потому что не хотел тебя терять. Не хотел, чтобы тебя опозорил недостойный человек.