Опасность и соблазн - Конни Брокуэй

— В общем, нет.

— Что? — И брат Мартин обратил взгляд на своего собрата, и в этом взгляде отчетливо выразилось сомнение.

— Я вступил в священный орден, когда умерла моя мать. Мне было десять лет. — На круглом лице брата Фиделиса появилось блаженное выражение. — Я очень любил свою матушку. У нее были такие же темные волосы, как у этой молодой леди. Я и забыл, как это красиво.

Кейт торжествующе улыбнулась старому женоненавистнику, который, не сказав ни слова, подхватил свою сутану и выбежал из сарая, оставив брата Фиделиса наедине с ней. После ухода старого монаха храбрость брата Фиделиса поколебалась. Он начал пятиться к двери.

— Не уходите, — попросила Кейт.

— Отец настоятель вряд ли одобрит это.

— Тогда постойте за дверью, а я останусь здесь. Разве в этом есть что-то дурное?

Это не слишком его успокоило. Тогда она решила зайти с другой стороны.

— Эта теплица просто чудо, не так ли?

Он остановился, на лице его появилась гордость.

— Мистер Макнилл сказал, что ее построили он и его друзья.

— Это так. Они тогда были еще подростками. Либо прилагай руки на пользу Господа, либо дьявол приложит их к тебе, как я часто говаривал настоятелю.

— Очень мудро. — Кейт опустилась на постель и внимательно посмотрела на него. — Но конструкция! Такая необычная. Должно быть, кто-то хорошо обдумал ее. Конечно, подросткам такое дело не по плечу. Не вы ли были архитектором?

Он порозовел от удовольствия:

— Ну…

— А, — кивнула она, — так я не ошиблась. Скажите, как у вас возник такой проект?

Монах скромно опустил глаза и переступил порог.

Сент-Брайд, 1797 год

— Преданные ли они люди? — спросил француз, внимательно рассматривая их.

— Да. — Взгляд отца настоятеля коснулся Кита и перешел на Дугласа, а потом на Данда и Рамзи. — Но они служат Богу, а не Франции.

— Служа Франции, они будут служить Богу.

— Они были предназначены для этого! — В голосе французского изгнанника, священника Туссена, слышалось отчаяние. — Во всей Англии мы могли бы искать сто лет и так и не найти молодых людей, более приспособленных совершить то, что могут совершить они.

— А что от нас требуется ? — спросил Дуглас, выходя вперед.

Только что прибывший француз холодно оглядел его с ног до головы, но все же ответил:

— Отправиться во Францию и помочь реставрации монархии.

— И святой церкви, — напомнил гостю настоятель.

— А если у нас не получится ? — спросил Данд.

— Должно получиться, — сказал француз. — Время пришло. После того как Директории хватило дерзости удалить из Рима папу, она зашаталась. Народ уже тошнит от их кощунств, таких как, например, осквернение собора Парижской Богоматери, который переименовали в Храм Разума и сделали шлюху его настоятельницей. — Он перекрестился. — Нужно немногое, чтобы в так называемом правительстве начался разлад, а потом — потом мы вернем Францию!

Кит пересек двор, и его охватили живые воспоминания о последнем посещении этих мест. Какими они были тогда пылкими, с их юношеской горячностью, мечтами о славе, набожностью и надменностью!

Он шел, прекрасно сознавая, что множество глаз следит за ним и что глаза эти тревожны. Пусть боятся. Плевать ему на их опасения. И на ее опасения тоже. Он заставил себя забыть ее лицо, застывшее от смущения и страха, когда он произнес «наемный убийца». Ну что же, ей не придется по крайней мере несколько дней терпеть его общество. А ему — ее.

Кейт знает о нем слишком много, она подошла слишком близко. В этом таится опасность, это как призыв сирены к близости, на который он не должен обращать внимания. И не хочет. Из-за нее ожили голод и желания, которые он считал умершими, а оказалось, что они только уснули.

Потребность. Желание. Жажда. Им нелегко сосуществовать с человеком, в которого он превратился. Значит, он освободится от них. А это легче совершить вдали от нее. Вдали от ее запаха и голоса, темных глаз и гибкого тела…

Кит рывком распахнул дверь в домик настоятеля и, захлопнув ее за собой, прошел мимо молодого псаломщика, стоявшего на страже, и направился в библиотеку. Дверь туда была открыта. Настоятель сидел за своим огромным письменным столом, ожидая его, сложив руки поверх стопки бумаг.

На вид он был точно таким же, каким Кит его помнил: та же густая шевелюра белых волос, тот же крючковатый нос над тонким строгим ртом, глубоко посаженные глаза, взирающие на мир с непоколебимым спокойствием. Киту стало обидно, что в то время как сам он изменился так сильно не только внешне, но и духовно, этот человек кажется совершенно не тронутым жизнью, той самой жизнью, в которую он послал Кита и его товарищей.

— Кристиан. — Настоятель протянул руку для поцелуя, но Кит холодно посмотрел на нее, и настоятель убрал руку. — Я молился за твое возвращение, Кристиан. — Тот же голос, полный спокойного достоинства и силы.

— У меня не было выбора.

— Я знаю. Но ты здесь, и я рад. — В его поведении и выражении лица не было и намека на страх, укоризну или лицемерие.

— Почему?

Настоятель не ответил на этот вопрос, словно Кит должен был все понимать и только притворяется тупицей.

— Ты возбужден, я успокою тебя.

— Вот как? — Кит слегка улыбнулся. — Хорошо. Скажите тогда, кто предал нас французам?

Настоятель тихо вздохнул:

— Я не знаю.

Кит стукнул кулаками по столу, и от этого лежащие на нем бумаги подпрыгнули. Настоятель даже не вздрогнул.

— Только пять человек могли нас предать. — Кит перегнулся через широкий стол. — Рамзи Манро, Эндрю Росс, Дуглас Стюарт, брат Туссен и я. Дуглас мертв. Остаются четверо.

— Что ты хочешь услышать от меня, Кристиан? Даже если бы кто-то признался мне на исповеди, я бы ничего не сказал тебе.

— Я хочу знать имя того, кто выдал нас, того, кто виноват в смерти Дугласа. И я это узнаю. Клянусь Богом, узнаю.

— Надеюсь, узнаешь, но что за этим последует?

Кит в отчаянии оттолкнулся от стола.

— Тогда скажите мне, кого из нас вы сочли бы способным на такое предательство?

— Никого, ни Рамзи, ни Эндрю, — спокойно сказал настоятель. — Ни тебя.

Кристиан откинул со лба свои золотисто-рыжие волосы.

— А Туссен? Я его не видел. Этого уже достаточно для обвинения…

— Брат Туссен покинул монастырь пять лет назад и вернулся во Францию. Он отправился совершать богослужения тайком, с большим риском для себя.