Проклятые - Чак Паланик
Шрифт:
Интервал:
Я убеждаю всех умирающих расслабиться, не слишком цепляться за жизнь, не исключать возможность переселения в ад. Да, так нечестно, но только те, кто одной ногой в могиле, позволяют мне мучить их тридцатью-сорока вопросами, потому что устали от лечения, одиноки и напуганы.
Девочка со СПИДом, Эмили, сначала не хочет мне верить. Не верит, что я ее ровесница, что я мертвая. Эмили не ходит в школу с тех пор, как отказала ее иммунная система, и ей так плохо, что пропуски ее уже не беспокоят. В ответ я говорю, что встречаюсь с Ривером Фениксом. А она, если поторопится умереть… Ходят слухи, что Хит Леджер как раз свободен.
Конечно, ни с кем я не встречаюсь, но как меня накажут за это мелкое вранье? Отправят в ад? Ха! Поразительно, насколько уверенней становишься, когда тебе уже нечего терять.
Да, у меня должно болеть сердце за мою сверстницу, которая одна умирает от СПИДа, пока ее родители на работе, которая смотрит телевизор и слабеет с каждым днем. Но Эмили хотя бы еще жива. Одно это уже ставит ее на две головы выше меня. Ей даже прикольно, что она познакомилась с мертвой.
Эмили, вся из себя такая праведница, заявляет, что она еще жива и вообще не собирается попадать в ад.
Я спрашиваю: мазала ли она когда-нибудь хлеб маслом до того, как разломить? Не употребляла ли слово «ложить»? Никогда не закрепляла отпоровшийся подол булавкой или скотчем? Между прочим, я знакома с целой толпой душ, которых осудили вечно гореть в аду как раз за такие провинности, так что пусть Эмили не спешит с выводами. Если верить статистике Бабетт, в ад попадают сто процентов умерших от СПИДа. И все жертвы аборта. И все, кого убили пьяные водители.
Все, кто утонул на «Титанике», богатые и бедные, тоже жарятся тут на медленном огне. Все до единого. Повторяю: это ад, не надейтесь на логику.
По телефону Эмили кашляет. Кашляет, кашляет… Наконец ей удается перевести дух настолько, чтобы сказать, что она не виновата, что ее заразили СПИДом. И вообще, она не собирается умирать еще очень и очень долго. Она снова кашляет, и ее кашель переходит в рыдания, сопли и слезы, совсем как у маленькой девочки.
Да, так нечестно, отвечаю я, хотя в голове звенит: ах, Сатана, ты только представь — я с челкой!
В телефоне тихо, если не считать всхлипов. Наконец Эмили взвизгивает:
― Ты все врешь!
― Сама посмотришь.
Я прошу ее навестить меня, когда она сюда прибудет. К тому времени я наверняка стану миссис Ривер Феникс, но можем заключить пари. Десять «милкивэев» за то, что она со мной встретится быстрее, чем думает.
― Как сюда добраться, спроси любого, тебе скажут. Меня зовут Мэдди Спенсер.
Я советую ей умереть обязательно с десятью батончиками в кармане, чтобы мы смогли довести пари до конца. Десять! И не мини, а нормальных.
Да, я знаю слово «слюноотделение». Оно не такое грязное, как кажется. Нет, я не очень удивляюсь, когда Эмили из Канады вешает трубку.
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Подозреваю, что родители догадывались о моем тайном плане совратить Горана. Той ночью, когда их обоих не будет, я собиралась признаться в любви так же пламенно, как Скарлетт О’Хара, бросившаяся на грудь Эшли Уилкса в библиотеке «Двенадцати дубов».
Осталась всего пара часов до церемонии награждения, а моя мама никак не решит, какую ленточку на себя нацепить. Каждый цвет — это политическое заявление. Розовый — борьба с раком груди. Желтый — верните солдат домой. Зеленый — против глобального потепления. Правда, мамино платье, когда приехало к нам, оказалось скорее оранжевым, чем малиновым, и символический протест против изменения климата не подойдет по цвету. Мама подносит к корсету алую ленточку. Рассматривая себя в зеркало, она спрашивает:
― А что, кто-то еще болеет СПИДом?.. Не смейтесь, просто это попахивает восемьдесят девятым годом.
Мы трое — она, я и отец — в номере отеля, краткое затишье между нападением армии стилистов и запуском «приуса».
Папа окликает меня:
― Мэдди? — и протягивает мне пару золотых запонок.
Я подхожу, протянув руку ладонью вверх.
Отец отпускает запонки, и они падают мне на ладонь. Потом подставляет свои манжеты, французские, поворачивает руки запястьями вверх, чтобы я могла вставить туда запонки. Крошечные, малахитовые, которые продюсер подарил всем на прощание, когда закончились съемки последнего маминого фильма.
Отец спрашивает:
― Мэдди, ты знаешь, откуда берутся дети?
Теоретически. Я в курсе всех неприглядных страстей яйцеклетки и сперматозоида, а также древних метафор о том, как младенцев находят под капустными листьями или в клювах аистов, но чтобы разрядить явно неловкую ситуацию, я переспрашиваю:
― Дети? Ой, мамочка, папочка… — Я весьма забавно наклоняю голову и распахиваю глаза: — Разве их не приносит директор кастинга?
Отец сгибает локоть, оттягивает манжету и смотрит на часы. Потом на мать. И слабо усмехается.
Мама роняет сумочку на кресло и испускает глубокий, тяжелый вздох. Потом садится сама и хлопает себя по коленям, чтобы я подошла поближе.
Отец подходит и становится возле ее кресла, а потом чуть сгибает колени и присаживается на подлокотник. Оба — воплощение красоты и элегантности, один в смокинге, другая — в вечернем платье. Каждому волоску свое место. Их двойной портрет выглядит так идеально, что я не могу не нарушить этот дзен.
Я послушно пересекаю номер и сажусь на восточный ковер у маминых ног. (Я уже переоделась в твидовую юбку-шорты, розовую блузку и кардиган для запланированного свидания с Гораном.) Я поднимаю на родителей бесхитростные глаза терьера. Широко раскрытые, прямо-таки анимешные глазищи.
― Так вот, когда мужчина очень-очень любит женщину… — начинает папа.
Мать достает из-за спины сумочку и с щелчком открывает замок. Она вынимает бутылочку с таблетками:
― Хочешь ксанакс, Мэдди?
Я мотаю головой: нет.
Идеально наманикюренными пальцами мама открывает бутылочку и вытряхивает на ладонь две таблетки, словно играет роль. Отец протягивает руку со своего насеста. Вместо того чтобы дать ему одну из таблеток, которые у нее уже в руке, мама вытряхивает ему на ладонь еще две. Оба закидывают ксанакс себе в рот и глотают, не запивая.
― Так вот, — продолжает отец, — когда мужчина очень-очень любит женщину…
― Или, — добавляет мама, выразительно на него глядя, — когда мужчина любит мужчину или женщина любит женщину…
В одной руке она еще вертит красную ленточку. Отец кивает:
― Мама права. Или когда мужчина любит двух женщин, или трех, за кулисами после большого рок-концерта…
― Или, — подхватывает мама, — когда целая камера заключенных очень-очень любит новенького…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!