Проклятые - Чак Паланик

Она приказала:

― Дуй! Посильнее!

Девочка наклонилась надо мной… Когда она начала вдувать воздух мне в рот, я будто упала с потолка прямо в собственное тело. Губы девочки прижались к моим губам, и я обнаружила, что снова нахожусь в теле на кровати. Я закашлялась. Оказалось, что у меня жутко болит горло.

Три девочки смеялись. Моя крошечная комната, мои истрепанные книги: «Грозовой Перевал», «Нортенгерское аббатство» и «Ребекка» сияли и сверкали. Все мое тело словно зарядилось электричеством, оно дрожало и вибрировало, как тогда, когда я ночью ходила голой по снегу. Каждая моя клеточка заполнилась этой свежей энергией.

Одна из Шлюх Шлюхсон, та, которая вдувала воздух мне в рот, сказала:

― Это называется «поцелуй жизни».

Из ее рта пахло вечнозеленым ароматом жевательной резинки. Вторая добавила:

― Или игра во французские поцелуи.

Третья спросила:

― Хочешь еще?

Подняв ослабевшие руки, коснувшись дрожащими холодными пальцами горла, где махровый пояс еще сжимал пульсирующие артерии, я слабо кивнула и прошептала несколько раз:

― Да…

Словно самому мистеру Рочестеру.

— О боги! — шептала я. — Эдвард, прошу тебя… О да!

Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Говорят, мир тесен… В аду точно началась Неделя Родного Дома. Нет, правда, как будто все меня знают, а я — их. Это как встреча выпускников в моем интернате, когда по территории бродят толпы старушек с мечтательными глазами. Куда ни глянь, на тебя в ответ смотрит знакомое лицо.

Мой отец сказал бы: «Когда съемки не в павильоне, готовься к дождю».

В смысле, никогда не знаешь, что подбросит судьба. Я заманиваю к себе в ад канадскую девочку, больную СПИДом, — и тут же вижу своего ненаглядного Горана в облегающем розовом комбинезоне с номером на груди. Даже не сняв гарнитуру со своей модной стрижки под пажа, я вскакиваю и начинаю плыть, разгребать руками океан толстых покойников-туристов, забрызганных собственной ядовитой рвотой. Несколько мгновений — и мои руки запутываются в лямках фотоаппаратов и ремешках темных очков, канатах для прыжков и искусственных гирляндах. Я поскальзываюсь в кокосовых миазмах дешевого молочка для загара и кричу, нет, ору:

― Горан!

Я то всплываю, то погружаюсь, задыхаюсь в прибое отравленных туристов и машу руками:

― Стой, Горан! Подожди!

Я не привыкла ходить на каблуках, запуталась в проводах, спотыкаюсь и падаю в кипящую толпу.

Вдруг меня сзади ловит чья-то рука. Рука, обернутая в рукав черной кожанки. Арчер спасает меня, вытягивает из толчеи бродящих, как стадо коров, покойников.

Под взглядами Бабетт и Леонарда я говорю:

― Мой парень… Он был прямо там!

Паттерсон распутывает и снимает с меня гарнитуру.

― Успокойся, — говорит Бабетт и добавляет, что нужно просто подмазать демонов ирисками или батончиками.

Если Горана прокляли недавно, его дело легко будет найти.

Бабетт уже тянет меня за руку в противоположном направлении, выводит из зала телемаркетинга. Она тащит меня по коридорам, по каменным лестницам, мимо дверных проемов и скелетов, под арками с черной бахромой спящих летучих мышей, по высоким мостам и влажным туннелям — все это в головном офисе подземного мира. Наконец, подходя к стойке, покрытой кровавыми потеками, Бабетт оттирает локтями мертвых, которые уже стоят в очереди. Она достает из сумки батончик «Абба-Заба» и поводит им перед носом демона, сидящего за столом. Этот получеловек-полусокол с хвостом ящерицы увлеченно разгадывает кроссворд. Бабетт обращается к нему:

― Привет, Акибель! Что у тебя есть на новичка по имени… — И смотрит на меня.

― Горан, — говорю я. — Горан Спенсер.

Соколоящерочеловекомонстр поднимает глаза от кроссворда, смачивает грифель карандаша раздвоенным языком.

― Слово из шести букв, обозначает несчастный случай или неисправность?

Бабетт оглядывается на меня. Проводит ногтями по моей новой челке, чтобы она упала прямо на лоб, и спрашивает:

― Как он выглядит, милочка?

Горан, Горан с мечтательными очами вампира и насупленными бровями троглодита. Горан с презрительными пухлыми губами и непокорной гривой волос, с иронической усмешкой и сиротской миной. Мой бессловесный, враждебный, ходячий скелет. Мой любимый. Мои губы отказываются говорить. Я беспомощно вздыхаю:

― Он… смуглый. — И быстро добавляю: — И грубый.

Бабетт добавляет:

― Он давно пропавший парень Мэдди.

Я заливаюсь румянцем и возражаю:

― Он как бы не совсем мой парень! Мне тринадцать.

Демон Акибель перекручивается на стуле к пыльному монитору. Он набирает соколиными когтями Ctrl+Alt+F. Когда на экране появляется мигающий зеленый курсор, демон вводит: «Спенсер, Горан». И вонзает указательный коготь в клавишу ввода.

И тут меня по плечу стучит чей-то палец. Не демона. Старческий голос говорит:

― Так это малышка Мэдди? — За мной стоит сгорбленная старушонка, которая спрашивает: — Ты, случайно, не Мэдисон Спенсер?

Демон садится, подперев подбородок руками, облокотившись на стол, и ждет. Стучит когтем по краю клавиатуры.

― Диалап, мать его. Средние века. Нет, ледниковый период!

Еще секунда, и демон Акибель снова берет в лапы кроссворд.

― Крепежная деталь, слово из четырех букв?

Старушка, которая трогала меня за плечо, продолжает смотреть на меня сияющими глазами. У нее пушистые волосы, белые, как вата, увязанные в подушечки. Голос дрожит.

― Люди на телефонах сказали, что ты можешь быть здесь.

Она улыбается, открыв полный рот жемчужно-белых протезов.

― Я Труди. Миссис Альберт Маренетти? — Ее интонация в конце становится вопросительной.

Демон стучит соколиным когтем по монитору и ругается себе под нос.

А я, я очень волнуюсь по поводу своего обожаемого Горана, объекта моих самых романтических грез, но я НЕ СОВСЕМ игнорирую чужие эмоциональные нужды. Особенно нужды тех, кто недавно скончался от длительной болезни. Я обнимаю эту сгорбленную, съежившуюся старушку и взвизгиваю:

― Миссис Труди! Из Коламбуса, штат Огайо! Конечно, я вас помню! — Я легонько целую ее в напудренную сморщенную щечку. — Как там ваш рак поджелудочной? — Вспомнив, кто мы и где находимся, я добавляю: — Кажется, не очень.

В небесно-голубых глазах мелькает озорной огонек.