Битва дипломатов, или Вена, 1814 - Дэвид Кинг

Энар, Пикте де Рошмон и Консальви прождали Меттерниха полтора часа. Первым князь принял кардинала, учитывая то, что его прислал сам папа. Вторым без очереди прорвался прусский посол Гумбольдт, только что приехавший и сразу же ринувшийся к дверям. У него чрезвычайно срочное дело, сказал он, как будто другие посетители пришли сюда не с такими же неотложными проблемами. После трех часов томительного ожидания вышел камердинер и сообщил: министр больше никого не примет, у него званый ужин, и ему надо переодеться. Каким-то образом успели просочиться в кабинет швейцарцы — наверно, «позолотили руку» камердинеру.

«Трудно представить себе более обаятельного и приятного человека», — записал в дневнике Энар после встречи с министром. Меттерних, конечно, поддержал швейцарцев — он всегда вставал на сторону тех, кого принимал. Хотя князь был приветлив и вел себя «непринужденно и даже беззаботно», Энар заметил в нем «страшную усталость». Под глазами министра темнели круги, и он все время позевывал. Швейцарец даже не догадывался о том, как тосковал тогда Меттерних по герцогине де Саган.

А князю, наверно, следовало в то время побеспокоиться и о другой даме — княгине Багратион. Русская красавица, не сумев заново покорить австрийца, затаила зло на бывшего любовника. Агенты докладывали, что она развернула настоящую «кампанию мести». Княгиня походя рассказывала все, что «знала или слышала во вред Австрии». Гостей шокировали ее откровения, полиции в ежедневных сводках даже приходилось опускать некоторые наиболее щекотливые подробности. По слухам, и русский царь пытался подлить масла в огонь. «Поверьте, Меттерних никогда не любил вас, — убеждал он герцогиню, как сообщал полицейский агент «Нота». — Он, как рыба, не способен любить. Разве вы не разгадали эту парижскую гипсовую куклу? Он никого не любит, кроме себя».

Как и ожидалось, Мария Луиза появилась в Вене 7 октября и въехала в западное крыло Шёнбрунна, летнего дворца Габсбургов, расположенного к югу от города. Фасад здания был выкрашен в светло-желтый, горчичный, цвет, который жители Вены называли «позолотой Марии Терезии», управлявшей Священной Римской империей в XVIII веке и заново декорировавшей дворец. Шёнбрунн должен был превзойти своим великолепием Версаль Людовика XIV, но у австрийцев не хватило денег на осуществление этого грандиозного замысла.

Мария Луиза приехала без фанфар и намеренно опоздала к намечавшемуся открытию мирной конференции. Она выглядела чуть постарше, чем четыре года назад, когда ее заставили выйти замуж за Наполеона. У нее было по-прежнему юное девичье лицо и точеная, гибкая, как у лани, фигура. Мария Луиза привезла с собой сына, трехлетнего Наполеона Франсуа, теперь уже бывшего короля Рима и наследника французского трона. Наполеон-малыш своей светлой наружностью выдался в мать, он все время вспоминал отца и проявлял живой интерес ко всем французам. На карете все еще красовались наполеоновские эмблемы, а лакеи носили наполеоновские ливреи.

Прошло полгода со времени изгнания Наполеона, а Мария Луиза не видела мужа и того больше — восемь месяцев. Они расстались в конце января 1814 года, когда Бонапарт отправлялся навстречу наступавшим союзным войскам. Мария Луиза оставалась в Париже во главе самых верных советников Наполеона, управлявших рушившейся империей. В марте союзники вплотную подошли к столице, и перед Марией Луизой встала дилемма — уезжать или не уезжать из города. Склоняясь к тому, чтобы остаться в Париже, она все-таки поставила вопрос перед регентским советом.

По решению советников, а вернее, по решению Наполеона, написавшего в последнюю минуту, что его семья ни при каких обстоятельствах не должна «попасть в руки врагов», Мария Луиза уехала в Орлеан. Сюда 12 апреля одновременно и двинулись вызволять императрицу кавалеристы и Наполеона, и ее отца Франца. Австрийцы прибыли за ней первыми.

«Я страшно переживаю за вас», — писала Мария Луиза мужу, когда австрийские конники доставили ее в Рамбуйе, замок, расположенный в тридцати милях к юго-западу от Парижа. Встретившись с отцом, императором Францем, она снова послала Наполеону письмо, пообещав, что приедет к нему на Эльбу, и «никто не посмеет разлучить нас». Вряд ли можно сомневаться в том, что Мария Луиза намеревалась сдержать свое слово.

Несмотря на политический сговор, сопровождавший их бракосочетание, между ними действительно возникли чувства настоящей любви. Это обстоятельство историки, к своему удивлению, обнаружили, когда в XX веке были найдены ее письма к Наполеону. «Никто во всем мире не любит вас так, как ваша преданная Луиза», — признавалась императрица в одном из таких личных писем.

Однако Мария Луиза натолкнулась на решительное сопротивление Франца. «Отец запрещает мне видеть вас, — писала она Наполеону. — Но я доказываю, что мой долг следовать за вами». Франц тем не менее настоял на том, чтобы дочь вернулась в Австрию, пообещав ей, правда, предоставить право самой выбирать свое будущее. Мария Луиза подчинилась воле отца, возвратилась в Вену и почти все лето провела на водах в Эксан-Савойя, куда ее отправил доктор, предписавший «полный покой и строжайший курс лечения». Уезжая на курорт, она еще раз написала Наполеону о том, что «любит его еще сильнее, чем прежде» и прибудет к нему, как только закончит лечение.

Но решимость Марии Луизы подвергалась серьезному испытанию, и она, очевидно, колебалась. Ей обещали отдать герцогство Парма, Пьяченца и Гуасталла, и это было обусловлено в договоре Фонтенбло (подтверждено и Парижским договором). К своему огорчению, она узнала, что эти земли ей не достанутся; и отец, и Меттерних сообщили, что они должны быть возвращены испанским Бурбонам, владевшим ими до войны; на этом настаивают не только испанцы, но и французы. Присутствие Марии Луизы в Вене крайне важно. Ей следует быть дома ради самой себя, ради сына, не говоря уже об обязанностях эрцгерцогини Австрии.

По тем или иным причинам Марии Луизе пришлось возвращаться в Вену «Как это ужасно!» — призналась она секретарю на пути в город, переполненный врагами ее мужа.

Среди многочисленных самозваных делегатов, нахлынувших в Вену, были Иоганн Георг Котта и Карл Бертух, представлявшие около восьмидесяти издателей и книготорговцев Германии. Котта возглавлял крупный издательский дом в Штутгарте, владевший газетой «Альгемайне цайтунг», а Бертух был сыном издателя в Веймаре, публиковавшим сочинения многих литературных гигантов. Оба они приехали в Вену с одной целью: излечить язвы, поразившие книжный и газетный бизнес. Прежде всего они хотели упразднить цензуру и государственный надзор за прессой и защитить свои права от пиратства всякого рода мошенников. Первая проблема касалась качества их изданий, вторая — затрагивала их кошельки.

Господа издатели вряд ли могли рассчитывать на то, что им удастся уломать правительства, привыкшие держать прессу в узде цензурой или выдачей лицензий. В Австрии, например, сентябрьским указом 1810 года подтверждалась «необходимость в заботливой руке», каковой именовалась цензура, которая бы оберегала «сердца и умы незрелых людей от тлетворного влияния больного воображения, от опасных, призрачных иллюзий и яда своекорыстных совратителей душ». Государство заинтересовано не только в пресечении инакомыслия, но и в сохранении статус-кво. Как-никак, а плагиаторы и книжные пираты тоже платят налоги.