Собака, которая не хотела быть просто собакой - Фарли Моуэт

Когда Эрдли, выгнув спину от перегрузки, подъезжал к окраине города мимо городского озерка, на котором утки уже выводили птенцов, было бы уместно описать (в манере Стейнбека[31]) то, чего нам не хватало.

Матт любил ездить в автомобиле, но это был крайне беспокойный пассажир. Ему была присуща свойственная мальчишкам и собакам уверенность в том, что когда они смотрят направо, то пропускают что-то еще более интересное слева, и наоборот. Кроме того, он никогда не мог решить, предпочитает ли он сидеть на переднем сиденье и смотреть вперед, или на откидном – и смотреть назад. Матт выехал на переднем сиденье с мамой и папой, а мне досталось откидное. Не проехали мы и пяти миль, как мама и пес уже перессорились: оба хотели сидеть с краю, и стоило любому временно лишиться этого места, как начинались рычание, бормотание и пихание, пока он или она не добивались своего. К концу первого часа путешествия мама потеряла терпение, и Матта выставили на откидное сиденье.

От езды на откидном сиденье с ним стало твориться что-то странное, и у меня сложилась теория, что от усиленного вдыхания плотного воздушного потока, которое вызвало кислородное опьянение, у Матта произошло нарушение обмена веществ. В глазах у него появился странный блеск, и, хотя в нормальной обстановке он не был слюнявой собакой, теперь он истекал слюной. Он то и дело клал передние лапы маме на плечи и пускал слюни на нее, пока она не взрывалась и не откидывала его резким толчком в подбородок. После этого он обиженно ворчал и приноравливался пускать слюни на меня.

Но его любимая позиция, когда он действительно перенасыщался кислородом, сводилась к тому, что он понемногу высовывался за пределы одного из задних крыльев автомобиля так далеко, что в кузове оставались только его задние лапы и хвост. Он рискованно балансировал, сунув нос в самый воздушный поток, а его длинные уши трепались на ветру.

Дороги в прерии были ужасно пыльные, и нос и глаза у Матта скоро так забивало пылью, что он почти ничего не видел и не мог учуять даже запаха дохлой коровы с расстояния в двадцать шагов. Против этого он, казалось, не возражал, но, подобно неудачнику, которому в жизни уже все безразлично, он порой высовывался за борт так далеко, что терял равновесие. Тогда я вцеплялся в его хвост и только таким образом предотвращал несчастье. И все же один раз, когда моя хватка немножко ослабла, он на какой-то миг повис в воздухе, а затем грохнулся на дорогу.

Когда это случилось, мы подумали, что потеряли его навеки. К тому времени, как папа остановил машину, Матт лежал, распластавшись, посреди дороги в ста ярдах позади нас и жалобно скулил. Папа представил себе самое худшее и решил тут же избавить бедное животное от мучений. Он выпрыгнул из автомобиля и помчался в кузницу при дороге; через несколько минут он вернулся, размахивая старым револьвером кузнеца. Но он опоздал. За время его отсутствия Матт обнаружил глазевших на него из-за плетня двух телок и моментально вскочил, чтобы с лаем погоняться за ними. Хотя во время этого несчастного случая собака не получила серьезных ранений, одно небольшое последствие его падения позволило мне занять в семейной хронике определенное место, так как только я заметил и потом много раз рассказывал, как Матт от страха, так сказать, напустил огромную лужу…

Мы, трое путешественников, пользовались мотоциклетными очками для защиты от пыли. Однажды вечером папе пришло в голову, что это похоже на потакание любимчикам – Матт должен иметь очки. В это время мы как раз въезжали в селение Элбоу, типичную для прерий деревню с немощеной главной улицей, широкой, как целый участок средней руки фермы в Онтарио. Два ряда домиков издали смотрели друг на друга фасадами, обшитыми досками. Когда мы прибыли, единственным открытым заведением в Элбоу оказался аптекарский магазин.

Папа, Матт и я вошли в магазин все вместе, и, когда из задней комнаты вышел пожилой продавец, папа попросил у него шоферские очки.

Старик долго искал и наконец принес нам три пары очков. Хотя они были сконструированы на заре автомобильной эры, их можно было носить, и папа стал примерять очки Матту.

Случайно во время этой процедуры, оторвав глаза от пса, я поймал взгляд продавца. Он был ошеломлен. Его бритое лицо вытянулось, как мокрая замша, а пожелтевшие от табака остатки зубов, казалось, готовы были выпасть из опустившейся нижней челюсти.

Папа не заметил всего этого, но его ждала еще более внушительная сцена, когда он поднялся, протягивая вторую пару очков.

– Эти подойдут. Сколько я вам должен? – спросил он и, внезапно вспомнив, что перед отъездом из Саскатуна забыл упаковать свой бритвенный прибор, добавил: – Да, еще нужны кисточка для бритья, мыло и безопасная бритва.

Старичок укрылся за прилавок: по-видимому, оп готов был разрыдаться. Костлявой рукой он несколько секунд хватал воздух не в силах вымолвить ни слова.

– О, боже! – простонал он – и в голосе его была искренняя мольба. – Не пытайтесь меня уверить, что эта собака еще и б р е е т с я!

Из-за необычной формы головы Матта пришлось срочно изменить способ крепления очков, но они псу очень шли и нравились. Когда очки не требовались, мы передвигали их ему на-лоб, но через несколько дней он научился делать это сам, а когда было нужно, снова надвигал их на глаза. Если не считать того впечатления, которое они производили на лишенных воображения прохожих, очки Матта имели невероятный успех. Однако они не защищали его нос, и как-то на скорости сорок миль в час он столкнулся с пчелой. Левую половину носа-картошки страшно раздуло. Это не создавало ему большого неудобства, так как он устроился у другого борта машины. Но удача покинула его, и вскоре он столкнулся с другой пчелой (может быть, впрочем, на этот раз это была оса). Общий результат этих двух укусов оказался весьма причудливым. С очками, надвинутыми на глаза, Матт был теперь похож на гибрид рыбы-молота и глубоководного ныряльщика.

Нашу вторую ночь по дороге на запад мы провели в Свифт-Ривер в южной части Саскачевана. Свифт-Ривер находился почти в самом центре этой пыльной провинции и выглядел тощим и голодным. Нам было очень жарко; покрытые пылью, усталые, мы въехали в его северное предместье и стали искать городской кемпинг для туристов. В те времена еще не было никаких мотелей и приходилось выбирать между собственной палаткой и очень тесной комнатушкой в раскаленной душегубке, которая, явно в насмешку, называлась «отель».

Однако Свифт-Ривер гордился своим туристским кемпингом, расположенным в некоем жалком подобии парка, неподалеку от искусственного озерка.

Мы принялись устанавливать патентованную палатку, справиться с которой часто бывало нелегко. Вскоре мимо прошел полицейский и посмотрел на нас так подозрительно, словно не сомневался, что мы – нежелательные элементы, маскирующиеся иод респектабельных туристов. Его очень рассердило, когда мы к тому же еще попросили помочь нам установить палатку.

Когда наконец в тот вечер мы все забрались под одеяла, нервы у нас были взвинчены до предела. Настроение не улучшилось от того, что ночной отдых прерывался тучами москитов с соседнего озерца, а также печальными стонами нары тощих оленей-вапити, которые жили по соседству в загоне для диких животных.