Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы - Екатерина Мишаненкова

Голова качнулась, и я, вздрогнув, резко выпрямилась, прогоняя дремоту. Но за то мгновение между сном и явью, когда я, устав от размышлений, клевала носом, меня успела посетить такая мысль… Такая мысль, что мне почудилось даже, будто яркая вспышка осветила наконец все «дело Ахматовой» и показала мне все то, что было прежде скрыто тьмой неизвестности.

Ну конечно!

Я схватила телефонную трубку, подержала ее и бросила обратно. Вряд ли прослушивают мой телефон, но вот Фаины Георгиевны… К тому же она ведь сейчас не дома, она упоминала, что у нее сегодня репетиция.

– Андрюша, – я ворвалась в спальню и схватила свою сумочку, – мне срочно нужна твоя помощь! Можешь отвезти меня в Театр драмы?

– Могу, но зачем? – растерялся он.

– По пути объясню. – Я сунула ему пиджак. – Пошли быстрее, спектакль скоро закончится.

– Да какой еще спектакль? – Он недовольно отложил перо и вышел за мной в прихожую, к счастью, не тратя время на изображение из себя обиженного. – И почему это не может подождать до завтра?

– Потому что мне завтра надо ответить, склонна Ахматова к суициду или нет.

Андрей присвистнул.

– И что ты будешь делать?

Я схватила и накинула пальто, не дожидаясь, пока он подаст мне его, и повернула ключ в замке.

– Это будет во многом зависеть от того, насколько Фаина Георгиевна мне доверяет и готова ли она быть искренней.

Скоро мы уже стояли напротив дверей Театра драмы, привлекая к себе внимание всех случайных прохожих и выходивших из театра подзадержавшихся зрителей.

– Пожалуй, я схожу ее поищу, – решила я. – А тебе лучше немного отъехать, а то на машину все обращают внимание, и завтра обязательно будут судачить, кто и зачем приезжал.

Андрей не стал спорить, уехал подальше от фонарей, остановил машину и погасил фары. А я зашла в театр и спросила, здесь ли еще Фаина Георгиевна. Но тут мне повезло – я даже ответ выслушать не успела, как уже появилась она собственной персоной.

– Танечка? – Она так явно забеспокоилась при виде меня, что даже не сказала ничего остроумного. – Что-то случилось?

– Ничего особенного, – постаралась успокоить ее я, а то гардеробщица уже поглядывала на нас со слишком большим интересом, – мне просто срочно надо вас кое о чем спросить.

Мы вышли из театра, и я, не дожидаясь, пока она что-нибудь скажет, спросила ее в лоб:

– Кто поддерживает Ахматову?

– Что? – Она посмотрела на меня как на ненормальную, но я-то на сей раз хорошо помнила, что передо мной великая актриса, поэтому ни в малейшей степени не поверила ее недоумению.

– Не считайте меня дурочкой. – Мы уже отошли достаточно, чтобы нас точно никто не слышал и даже не мог разглядеть шевеления губ. – Я могу сложить два и два. После таких разгромных речей, как та, которую произнес товарищ Жданов, ленинградские писатели не ездят в Москву и их не направляют к московским психиатрам, не зависящим от ленинградского начальства. После такого разгрома тихо сидят дома и стараются не привлекать к себе внимания. Значит, в Москве у Ахматовой есть могущественные друзья. Ведь так? Вы сами говорили, что меня выбрали не случайно, но я тогда даже не подумала, какой властью должен обладать человек, который может приказать, чтобы Ахматову лечил именно тот психиатр, которому он доверяет.

Она наконец заговорила, пусть и неохотно:

– Не властью, а влиянием.

Еще интереснее.

– Значит, какие-то влиятельные люди хотят ее спасти от других влиятельных людей, которые хотели ее погубить, – сказала я, – и не спорьте, я прочитала те сборники, что вы мне дали. Все стихи, на которые ссылается товарищ Жданов, написаны двадцать и более лет назад. Где он мог их найти? И зачем? Мало ли кто и что писал в двадцатые годы. Значит, кто-то ему их специально показал. Потому что если бы он хотел прочитать что-то новое, он бы первым делом нашел «Мужество» – оно есть в каждой хрестоматии. Прекрасное патриотическое стихотворение о войне.

Я процитировала:

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

– Но за такие стихи никого не осуждают. Я не верю, что товарищ Жданов по собственному почину стал копаться в дореволюционной литературе и всем том, что поэты понаписали в двадцатые годы. Кто-то должен был ему их показать.

Она покачала головой и на редкость мягко сказала:

– Танечка, вы же понимаете, что…

– Я не прошу сказать, кто были эти враги, – поняла я ее недоговоренную фразу. Кстати, можно было гордиться – мой неожиданный напор заставил растеряться Фаину Георгиевну, которая, как известно, никогда не лезла за словом в карман. – Меня интересуют друзья Ахматовой. Те, кто беспокоится о ней, кто помог ей приехать сюда, направил ко мне и, как я думаю, собирается заботиться о ней и дальше.

Мысленно я добавила: «Верные рыцари своей королевы? Ахматовцы? Паладины?» Не знаю, как их называть, но только сегодня, когда я дремала над записями, до меня наконец дошло, что около Ахматовой всегда находились люди, которые восхищались ею и жаждали ей помогать. Даже в самые тяжелые периоды в своей жизни она никогда не оставалась совсем одна против всего мира, как это случилось с несчастной Цветаевой. Причем я могла бы понять это и гораздо раньше, еще когда читала записи Фаины Георгиевны об их жизни в Ташкенте.

– Мне нужны не имена, я должна понять – они и дальше собираются о ней заботиться? Грозит ли ей что-то еще, или дальше шума в газетах и исключения из Союза писателей дело не пойдет? И главное – понимает ли она сама, что ей не дадут пропасть?

Она внимательно посмотрела мне в лицо, словно пыталась что-то на нем прочитать.

– Танечка, кажется, мы вас недооценили. Я не могу ответить на ваши вопросы, но я передам их тому, кто сможет вам все объяснить.

– Когда? Времени не остается, завтра я обязана вынести решение. А оно будет зависеть от ответов на мои вопросы.

– Так вы уже составили мнение?

Я решительно кивнула.

– Да. Я почти уверена, что могу определить, какие именно обстоятельства могли бы склонить ее к суициду. Поэтому для меня теперь важнее всего узнать не что-то новое о ее характере, а уточнить ситуацию, в которой она сейчас находится.

Кажется, мне удалось быть достаточно убедительной, и она поверила, поскольку еще раз подтвердила, что завтра на мои вопросы обязательно ответят. Мы распрощались – она решительно возразила против того, чтобы я ее подвезла, – и разошлись в разные стороны. Я подозревала, что причина ее отказа проста – она отправится не домой, а к тому человеку, который сейчас использует свое влияние, чтобы помочь Ахматовой. Ну что же, я сделала все, что могла. Можно было возвращаться со спокойной совестью и даже объяснить горевшему любопытством Андрею, из-за чего я помчалась куда-то поздним вечером.