Невеста Моцарта - Елена Лабрус

— Это не иллюзия. Это воспоминание. Но, к счастью, не твоё.

— А могло быть моё? — удивилась я.

— Да, иногда люди видят своё будущее. Иногда чужое прошлое. Когда ты схватилась за живот, я думала ты видишь, как убили его жену. Ей тоже выстрелили в живот. Но два раза. И это было не в парке.

— Я знаю, на крыльце ресторана. А кто была та, кого увидела я?

Она красноречиво пожала плечами.

— Но ты сказала, что знаешь.

— Я — да. А тебе знать не обязательно. Это неважно. Порой и мне ничего неизвестно. Главное, чтобы эти знаки понимал тот, кому они предназначены. Хорошо себя чувствуешь? — повернулась она. Чтобы посмотреть на меня, ей пришлось очень сильно вывернуть голову. Её левый глаз был полностью скрыт волосами, она смотрела на меня только правым.

— Терпимо, — вытянула я перед собой дрожащие руки.

— Эффект первой встречи, как я его называю. Порой знатно встряхивает. Знаешь такую присказку: на новом месте приснись жених невесте? Вот это то же самое. Твой первый контакт со мной, и ты сразу выдала что-то очень тёмное и сильное, что невольно уже впитала рядом с Моцартом.

Видимо, мне требовалось себя ущипнуть. Она говорила такие странные вещи, что или я сплю, или слегка помутилась рассудком, или, может, она была сумасшедшей.

— Да, это две стороны одной медали: ясновидение и сумасшествие, — опять прочитала она мои мысли. — Расслабься, с тобой всё в порядке. И я не читаю чужие мысли. Просто это написано у тебя на лице. Написано на каждом лице, каждый раз, — она скривилась, словно ей это до чёртиков надоело, но увы люди предсказуемы, скучны и банальны в своих выводах.

Она устало выдохнула и привалилась спиной к решётке.

— Это мой дар. И нравится он мне или нет — мне приходится с ним жить. Кто-то считает меня шарлатанкой и брезгливо отмахивается. Кого-то я пугаю до усрачки. Со страха мне и стены в подъезде исписывали гадостями, и доморощенный экзорцист свежей куриной кровью на двери знаки рисовал, и батюшка приходил квартиру освещать: соседи вызвали. А какие-то демоноборцы хотели сжечь меня на костре и похитили. В общем, раньше жить мне было не особо радостно. Но сейчас, слава богу, есть интернет. И теперь я живу совсем в другом районе, — она повернулась. — Да, есть и те, кто истово верит и обращается за помощью.

— И ты помогаешь?

— Если могу.

— Ты сказала, что я впитала что-то тёмное? А тёмное — это что?

— Разное. Какое-то проклятье, ненависть, чёрная зависть, застарелая обида, которую Моцарту кто-то не простил. Или он кого-то обидел и чувствует вину, что сделал что-то плохое и мучается. Ты как губка это впитала. А я заставила тебя увидеть. Но теперь надо разобраться что это.

— Зачем?

— Затем, что это значит — ему грозит опасность.

— От женщины, в которую стреляли?

— Эта женщина, возможно, уже много лет как мертва, но кто-то, может быть, считает его виновным в её смерти. Месть — это тоже тёмное и очень сильное.

— Даже если он не виноват?

— Хороший вопрос. Ты умная девочка, — встала она. Пошатнулась, снова опёрлась о стену. — Даже если его подставили, или обвиняют несправедливо, это неважно. Это чувства, это эмоции, а они часто иррациональны.

— Но, если я как губка, значит, то, что я впитала, это ему больше не грозит? — встала я вслед за ней.

Она посмотрела на меня пристально. А потом усмехнулась, словно читала как открытую книгу:

— Нет, ты не отмолишь его грехи. Не впитаешь его боль. У каждого из нас свой крест. Так уж вышло, что я живу для того, чтобы его оберегать. Такая у меня судьба. У тебя совсем другая роль. Но не считай меня врагом. Между тобой и Моцартом я не встану.

— Нет, нет, я же… — уверенно затрясла я головой, но под её взглядом, таким же чёрным как её волосы, осеклась и про то, что у нас всё не по-настоящему не сказала.

— Между вами никто не встанет, — словно огласила она приговор. — Но, если ты его предашь, он никогда тебя не простит. Просто не сможет.

И она сделала такой знакомый жест ладонью, выставив вперёд два пальца, что мурашки пробежали у меня по спине…

Моцарта убьют? Застрелят, если я его предам?

Не знаю, как давно ушла Целестина. И ушла ли, или просто испарилась в воздухе, но я очнулась, когда её рядом уже не было.

Между вами никто не встанет…

Её слова звучали в ушах, пока в своей комнате я остервенело вырывала листы из блокнота. И тут же в большой латунной пепельнице их жгла.

— К чёрту! К чёрту это всё!

Кем бы она ни была: ясновидящей или сумасшедшей, я не хочу, чтобы его убили из-за меня. Не хочу потом сожалеть, что меня предупредили, я знала и ничего не сделала.

В комнате пахло дымом. Тонкий пепел, подхваченный ветром из открытого окна, разлетался по столу, но всё это было не важно. Я не хочу быть виновной в его смерти. И не хочу, чтобы её предсказание сбылось. Я хочу, чтобы между нами никто не встал. Хочу…

Я закрыла глаза. Господи, как же я этого хочу!

И снова вернулась к исписанному блокноту.

Это про Тоцкого. И опять про Тоцкого. Я вырывала листы, раскладывала перед собой на столе, прежде чем бросить в огонь, и невольно перечитывала.

Здесь Моцарт говорит про дочь Тоцкого и уличное кафе. Здесь — про «Строй-резерв» — компанию, что, насколько я помню, обокрала папу. А здесь — совсем свежее, я записала утром — назначает встречу какому-то Саше в отеле «Лотос». Я невольно посмотрела на часы: через несколько часов. И услышала даже бархатные интимные интонации его низкого голоса:

— Номер будет забронирован на моё имя, но тебя проводят. Если я опоздаю, закажи себе чего-нибудь… Всё что угодно, чего душа пожелает…

Какому-то Саше? Или всё же какой-то? Ещё одна его «подруга»? С ней он тоже спит? Я записала его разговор… и даже не задумалась.

Не надо было задумываться и сейчас. Но сейчас, скрепя сердце, я бросила в огонь «разговор с Сашей» и уставилась на сообщение про «Строй-Резерв». Мурашки побежали по спине, когда до меня дошёл его смысл.

Едва последний догорающий лист превратился в пепел, я решительно распахнула дверь и, преодолев длинный коридор, постучала в кабинет отца.

— Я занят, солнышко, — поднял на меня глаза отец, когда я вошла.

Но я не дрогнула под его взглядом, упрямо выталкивающим меня наружу.

— Ты всегда занят для меня, папа, — прошла я по мягкому ковру и, коротко глянув на Моцарта, что, согнув ногу, развалился в антикварном кресле, села напротив.

— Дорогая, это мужской разговор, — снова попробовал меня выставить за дверь отец. На что Моцарт ещё удобнее устроился в кресле, всем своим видом показывая, что он с удовольствием нас послушает. — Он не предназначен для твоих ушей. И не думаю, что господин…