Соблазненные одиночеством - Николай Фохт

АЭРОПОРТ. НА РАССВЕТЕ.

Ева идет по зеленому коридору на выход. Она говорит по мобильному.

ЕВА

Мама, привет, я села. Все потрясающе прошло. Знаешь, что я подумала — у тебя ведь есть загранпаспорт? Давай съездим куда-нибудь. В Италию, например. Но ведь ты не была. Мам, в жизни вообще много таинственного… Так что, едешь со мною во Флоренцию? Хорошо.

НАТ. НА ВЫХОДЕ ИЗ АЭРОПОРТА.

Ева выходит из дверей аэропорта, оглядывается по сторонам. К ней подъезжает такси. Ева садится на заднее сидение. Машина отъезжает…

ТИТРЫ: ВЕЧЕРОМ ТОГО ЖЕ ДНЯ

НАТ. МОСКВА. ПРЕДВЕЧЕРНИЕ СУМЕРКИ.

По московским улицам в сумеречной дымке идет Ева. Она ныряет из одного двора в другой. Там непривычно тихо и пусто для огромного города. От бетонных конструкций жилых домов, пустых учреждений, новостроек отражаются звуки только ее шагов.

ИНТ. ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА. ВЕЧЕР.

Ева стоит перед дверью в квартиру. Она нажимает кнопку звонка. Дверь открывает Марта. За ее спиной звуки праздника, слышен голос Люси.

Марта смотрит на Еву.

КОНЕЦ

Соблазненная одиночеством

Драматическое событие

Вообразите: будни, вечер, женщина одна в квартире. Представить это легко. Одинокие люди будними вечерами ведут себя совершенно одинаково. Кроме понятных вещей — беспорядочное чтение книжек, бессмысленное листание телепрограмм, бесчисленные подходы к холодильнику — есть дно коварное свойство одинокой, заброшенной души.

Особенность эта у людей, решивших, что отдельное проживание и есть лучшая, совершенная модель жизни, появляется не сразу. Обычно, признаки обнаруживаются через полгода, а у наиболее темпераментных еще раньше, может быть, через неделю.

Это заметно по вечерам. Начинает казаться, что каждый час, каждую минуту может произойти то, ради чего ты и принял роль отшельника. Каждое мгновение ждешь судьбоносного происшествия: телефонного звонка, даже письма, сообщения по радио. Есть ощущение, что образ жизни должен быть вознагражден. Потом и эта странная причина забывается — главное событие ожидается без видимых причин, как должное, как то, что произойдет обязательно.

Вот и наша героиня. Ей, мне кажется, еще нет пятидесяти — сорок пять — сокрок восемь. Она привлекательна даже на кухне, в прихожей, в совершенно запущенной, одним словом, своей двухкомнатной квартире. Трудно сказать, откуда эта привлекательность.

Вообще, женщина, когда она знает, что за ней не наблюдают необычайно соблазнительна. Может быть она, как-то особенно садится на хорошую, большую, но не заправленную даже кровать. Может быть она очень откровенно нагибается к бару, чтобы достать бутылку "Кампари", налить себе фужер и сделать два хороших глотка. Она по-особенному курит: вкусно и очень глубоко затягиваясь, застенчиво, как приходилось в восьмом классе выпуская дым вниз и немного в сторону. Не знаю, плохо подглядывать, но если бы мы решились, то заметили, как она, не отрываясь от чтения журнала, берет с тумбочки крем и втирает его естественными, очень женскими движениями сначала в шею, потом, сбрасывая халат до пояса, в плечи и грудь. Ей показалось, что именно там кожа требует ухода в это время суток. Если бы мы подглядывали, то увидели, что она сухой уже ладонью провела бессознательно по колену, и дальше, вверх по бедру (что это за журнал у нее в руках?). Рука скользит по животу и замирает, забравшись в полу халата.

И все-таки, думаю, что соблазнительной нашу героиню делает вовсе не перечисленные важные, конечно, детали. В ее глазах то самое ожидание. Она ждет, она согласна принять за него что угодно — лишь бы только началось. Нужно, очень нужно, чтобы произошло хоть что-нибудь.

В это месте — звонок. В дверь. Теперь мы уже можем не подглядывать, теперь все будет происходить на наших глазах — так, как это было на самом деле.

Конечно, она не спешит открывать. Она совершенно нормальная: времена смутные, за дверью может оказаться кто угодно. Но не особенно она и беспокоится — из сумочки, которая валяется рядом с кроватью достала что-то (я-то уверен, что газовый баллончик), поправила у зеркала волосы, запахнула халат, стряхнула с него крошки печенья, которым заедала "Кампари" и направилась к входной двери.

Ее нет минут пять. Мы спокойно присматриваемся к тому, как она живет. Сразу видно — одинокая. Любая, у кого муж или тем более просто мужчина никогда не держит спальню в таком беспорядке. Три пустые чашки — на тумбочке, на полу, на очень изящном секретере красного дерева. Секретер раскрыт. Столешница завалена фотографиями, сероватыми стопками — то ли рукописи, то ли просто неиспользованная писчая бумага. На полу у кровати кипа журналов. Почти уверен — это каталоги мод, глянцевые журналы для женщин, глянцевые журналы для мужчин, любые, в общем, иллюстрированные. Нет, и книги тоже есть, книги читающего человека. Потому что по корешкам видно — приобретено не в последнее время, когда купить можно любую книжку — а тогда. Вон вижу Набоков на английском. Конечно, Лимонов — французское издание. И Виктор Некрасов, и тамошнее, Нью-Йоркское издание Мандельштама… На отдельной полке неожиданно аккуратно — подшивка журнала "Театр" и "Киносценарии" за несколько лет. Вся этажерка — только эти издания. Ладно, пять минут прошло.

— Вы, молодой человек, проходите лучше на кухню. В спальне вам пока делать нечего. — По ее горящему глазу видно, что завязалось там, в прихожей какое-то дело, какой-то разговор произошел, который подтвердил (о чудо!) надежды.

Вот и "молодой человек". Ему лет двадцать. Откуда-то в середине весны неяркий загар. Внешность удивительно романтическая, таких нельзя пускать к одиноким женщинам в двухкомнатные квартиры. Но даже не это главное. Не могу понять: юноша держится так уверенно, так уместна улыбка, что кажется — это наша героиня пожаловала в столь поздний час в пристанище одинокого охотника. Да, кстати, он очень похож на индейца, на Оцеолу. Хотя, Оцеола тоже на любителя. У него на плече сумка, которую он старается не выпускать из рук.

А наша нервничает, выдает себя.

— Ну и что вы, Гера, стоите? Вы что же это — стесняетесь? Ой, смотрите, покраснел!

Гера, кстати, и не думал краснеть.

— Елена Степановна, я не стесняюсь. Просто вижу, что на кухне нет ни одной табуретки. Стол ваш еле стоит — на него присесть не выйдет. Чай пить неудобно.

— Гера, милый, какой чай?! Кто вам чай предлагал? В такой час, у незнакомой, порядочной женщины! Белены объелись?

— Чай не чай, но говорить удобней сидя. А насчет незнакомой…Я вас с детства знаю. И люблю.

— Ой, что он говорит! И любит.

— Да. Вы, наверное, скромная, но помнить и