Дождь в Париже - Роман Сенчин

Несколько дней находился под впечатлением от случившегося, пристально наблюдал за одноклассницами, за молодой учительницей истории… И когда ночной взрыв стал забываться, заслонился другими событиями – повторилось.

На этот раз сон сохранился яснее: в нем Андрей долго смотрел на раздевающуюся женщину; она была взрослая, но такая гладкая и сочная, что у него захватывало дух – реально становилось трудно дышать. Раздевшись, она поманила его к себе; он шагнул – и случился взрыв.

И снова резкое пробуждение, снова приятная боль, давящее напряжение в члене, эта слизь…

Повзрослев, Топкин снисходительно улыбался тому замешательству и смятению, в каком пребывал. Действительно, в четырнадцать-пятнадцать лет он почти ничего не знал о физиологии.

С детства ему было известно множество ругательных и неприличных слов, но он не вникал в их смысл. Точнее, не решался даже у дворовых пацанов расспрашивать, что они означают, и заменял знание фантазированием: под словом, означающим женский орган, он представлял звезду со множеством лучей, напоминавшую обитательницу морского дна; «молофья» ассоциировалась с этаким жидким, непригодным для питья молоком, «пидор-гомия» рисовался в воображении каким-то уродцем, карликом, отвратительнее которого был только «гнойный пидор»; «педо́фил» (обязательно с ударением на втором слоге) – человек, болеющий чем-то заразным, видным, как язвы на лице…

В Кызыле было немало освободившихся из расположенных поблизости колоний, зэки работали на строительстве домов, и от них, видимо, пацаны набирались новой лексики, ругались смачно и разнообразно. Андрей впитывал, но произносить опасался, хотя эти слова его будоражили: он догадывался, что большинство не разрешенных к употреблению слов имеют не то значение, какое он для себя выдумывал, а обозначают какие-то действия между мужчиной и женщиной. «Секс», как говорили ребята тихо, опасливо и с загадочным придыханием…

К девочкам его тянуло чуть ли не с детского сада, и, кажется, уже тогда под животом начинало теплеть и свербеть, а членчик иногда набухал и топорщился, становясь похожим на карандаш.

В школе, классе в третьем-пятом, одной из популярных игр на переменах была такая – «защупать бабу». Пацаны договаривались между собой, кого они будут «защупывать», и налетали толпой, щекотали, теребили одну из девчонок. Самых красивых «защупывать» не решались, некрасивых – не возникало желания; налетать на девчонок из других классов было рискованно – можно нарваться на войну с их одноклассниками. Налетали на своих средненьких. Те визжали, сжимались, отбивались, обзывали пацанов «больными» и «дураками». Одни искренне, а другие, казалось, по обязанности реагировать именно так.

Андрей тоже участвовал в таких налетах и получал удовольствие от прикосновений – прямо так щупать, щипать не позволял себе – к грудке, боку, попе. Но однажды нарвался на взгляд Оли, которая была отнесена к разряду красивых, а значит, неприкосновенных, и перестал. Стало стыдно. А вскоре и сама игра эта в их классе сошла на нет – среди ребят и девчонок протягивались и крепли нити симпатий, и, когда пацаны договаривались, кого будут «защупывать», все чаще звучало: «Нет, не Ленку… Светку не надо… Юльку не трогаем, она списывать дает, и вообще…»

Да, к девушкам тянуло, но настоящий смысл этой тяги раскрыли не разговоры пацанов, книги, фильмы, даже не карты и картинки – смысл продемонстрировала сама природа этими ночными снами и обрывающими их взрывами.

Вскоре после третьего или четвертого случая Андрей, уже совсем прибитый, поставивший крест на себе – вот истекает жижей, а он знает про такую болезнь, когда «с конца потекло», – услышал от одного пацана из параллельного класса, Лешки Мыльникова, важное. Сидели за школьной теплицей после уроков, курили перед тем как разойтись по домам, и тот пожаловался:

«Заманали эти мокрые сны. Блин, плавки менять не успеваю. Мать косяки кидает – что, дескать, такое…»

Андрей прислушался.

«Тёлка нужна, а где?.. – продолжал Лешка, с удовольствием затягиваясь фильтровой сигаретой. – Те, которые дают, – с крутыми ходят, а другие – фиг поведутся… Было у кого уже с телками?»

Ребята заерзали на бордюрине, стали отводить прыщавые рожи – никому не хотелось признаваться, что у них не было. Лишь Белый, далеко не сразу, через силу сказал:

«Я с Маринкой… ну, с Маринкой Лузгиной целовался с языком и это… и кончил, короче. Ажник скрючило… Маринка такая: “Ты чего? Что с тобой?” А я: “Живот”. Потом стоять не мог, ноги дрожали».

«Это из-за целованья так?» – не поверил Андрей; они с Олей целовались тогда чуть-чуть, краешками губ.

«Ну да».

Мыльников покряхтел и решился спросить:

«А она не дает, Маринка эта?»

Белого подбросило:

«Э, она моя! Моя девушка. Понял, блин?»

«Да я так спросил…»

«За вопросы такие… И никому чтоб – как друзьям рассказал».

«Я тоже! – спохватился Лешка Мыльников. – Чур, без передачи».

Этот разговор слегка успокоил Андрея, но прояснил немногое. Расспрашивать, какие ощущения испытал Белый, он не решился, даже когда они остались вдвоем во дворе своего дома. Судя по всему, не очень приятные – «ажник скрючило». Но хоть узнал, что его эти ночные взрывы не что-то необыкновенное, случающееся только с ним или с больными гадостной болезнью.

И все же было как-то унизительно, что ли, что организм не подчинялся разуму, воле. Голова диктует одно – надо читать книги, учиться, играть в футбол, собирать записи, – а стоит уснуть, и в любой момент могут начаться такие сны, от которых из него выплескивается теплая слизь…

Однажды, это было в апреле, в первые по-настоящему теплые дни, Андрей пришел с уроков особенно бодрым и одновременно усталым. Набегался на физре, голова гудела. Прилег на кровать, решил отдохнуть немного, может, подремать.

Отопление еще не отключили, в комнате было жарко, и Андрей открыл форточку. С улицы доносились девчоночьи голоса, смех. Невольно стало представляться, как они там сидят на лавочке, спустив с плеч куртки, в школьных платьях, которые многие укорачивали, чтоб демонстрировать ляжки…

Член стал набухать, расти, пополз под брюками, выискивая свободное пространство. Уперся в тупик из ткани, стало больно.

Андрей хотел поправить его, подвигал пальцами, и вдруг стало приятно, необыкновенно приятно. И рука сама, без участия мозга, обняла член, сжала в кулаке. Кулак стал двигаться… Глаза были открыты, но видели не потолок, не окно, а чье-то розоватое тело, даже на расстоянии горячее, ароматное. Оно извивалось, выгибалось, и соски на туго покачивающихся грудях изумленно-просительно таращились на него: «Почему не берешь?»

Показалось, сейчас член лопнет, разлетится на куски… Андрей выдернул руку, стал садиться, и в этот момент ударило.

Первый, самый сильный удар опрокинул его обратно на кровать. Потом последовали другие, постепенно слабея.

Он долго лежал без движения с распахнутыми, но слепыми глазами. Так вот ради чего мужчины живут с женщинами, парни крутятся вокруг девчонок. Вот почему его так тянет к Оле, да и, по-честному, к любой другой. Вот что заставляет жадно смотреть мерзкие вообще-то картинки.