Дождь в Париже - Роман Сенчин

Испытывать удары хотелось снова и снова. Как только Андрей оставался один, все другие мысли исчезали: потереть, подвигать в кулаке, и чтобы выстрелило горячее, живое… К реальным девушкам после такого открытия тянуть стало меньше – Андрей был уверен, что им должно быть отвратительно это потирание у них внутри, выплеск беловатой слизи. А те, кому это нравится, – идиотки какие-то, из тех, кого презрительно называют «шлюхи».

Он не мог представить, что ложится на Олю, всовывает в нее свой отросток и трется, а потом ударяет слизью в нее. Да, в слизи частица ребенка, но детей им рано…

Много времени и сил, которые бы стоило тратить на учебу, на полезные дела, Андрей в те месяцы убивал на размышления об этом.

Одно дело целоваться, трогать друг друга, гладить, знать, что эта красивая девушка – твоя, а другое… Лежать на ней, подергиваясь, с одним желанием… животным желанием…

Частенько он видел на улице собак с высунутыми языками и пылающими глазами, как оказалось теперь, занимающихся именно этим. Становилось противно и страшно, и хотелось запустить в них камнем или палкой… Да у пацанов и было развлечение – обнаружив собачью пару, похожую на Тянитолкая из книжки, налететь с криками, погнать. И собаки, не в силах расцепиться, рвутся в разные стороны, скулят, визжат, пытаются укусить друг друга.

Неужели так и люди? И пугни их – наверняка так же замечутся, будто склеенные…

За советом, объяснением он шел в видеосалоны, но там, если удавалось попасть «на эротику», видел лишь живые картинки, и то как бы через матовое стекло, а не объяснение. Зарывался в книги, но ничего настоящего, внятного о мужчине и женщине не находил. Почти в каждой описывалась любовь, часто несчастная, подробно рассказывалось о переживаниях, страданиях, тоске, томлении. Но какова цель любви, в чем тоска и томление – не раскрывалось. Писатели словно подмигивали – вы сами всё знаете. И не шли дальше какой-то черты. И казалось, что высшая степень счастья – это стоять рядом и держаться за руки, иногда соприкасаться губами…

Намеки были. Намеки были повсюду. У Толстого, Чехова, Достоевского, Ремарка. Бунин в своих рассказах истоптал всю ту черту, но так и не заступил за нее. Останавливался на том моменте, когда начиналось самое важное…

Убийство многие описывали подробно, даже с какой-то сладостью – как персонаж собирается убивать, как убивает, как течет кровь, что там у убитого под черепом, какие внутренности. Персонажи с избытком сморкались, чихали, икали… А вот любовь, та любовь, что после поцелуя, когда мужчина и женщина остаются одни, вдвоем… Это не описывалось.

Хм, буквально через несколько недель после первой близости с Олей Андрею попалась книга Владимира Набокова, в которой была повесть «Машенька», а там – описание того, что чувствовал герой на грани первого секса.

«Молча, с бьющимся сердцем, он наклонился над ней, забродил руками по ее мягким, холодноватым ногам… коленям было твердо и холодно на каменной плите; Машенька лежала слишком покорно, слишком неподвижно… Он застыл, потом неловко усмехнулся… поднялся. Машенька вздохнула, оправила смутно белевшее платье, встала тоже… Ганин, усталый, недовольный собой, озябший в своей легкой рубашке, думал о том, что все кончено, Машеньку он разлюбил…»

У них с Олей, в отличие от Ганина и Машеньки, получилось. Андрей, казалось, сделал все правильно и ловко, будто не в первый раз. Испугала лишь кровь, но Оля сказала: «Так должно быть…» И потом, когда он лежал рядом, смотрела на него с тихой благодарностью. А его постепенно, но неостановимо заливало отвращение и уверенность, что он зря это сделал, что он разлюбил Олю, да и вообще никогда не любил.

Боролся с собой, недоумевал, почему так, что с ним такое. Он казался себе уродом, псом, и Оля – противной и грязной… Прочитай он эти строки Набокова до первого секса, было бы понятнее, легче пережить тот момент. Ведь, оказывается, не с ним одним такое – может, и со всеми в первый раз.

Настоящее удовольствие он стал испытывать позже, когда они с Олей закрывались то у него в комнате, то у нее по три-четыре раза в неделю. Играли песни из двадцатки MTV, которые тогда крутила телекомпания «ВиД», – «Энигма», «Лондон бит», R.E.M., «Вайя Кон Диос», Шинейд О’Коннор, Билли Айдол, Принс, Стинг, Мадонна, Джордж Майкл, Белинда Карлайл и, конечно, «Квин», «Депеш Мод»…

Оля с каждым разом становилась все желанней; несмотря на прежние фантазии и сны, Андрей не догадывался, что возможно быть таким счастливым от близости с другим человеком.

И теперь он недоумевал по иному поводу: ходят-бродят по улицам упрятавшие себя в одежду люди; мужчины недружелюбно, а порой и злобно поглядывают на женщин, а женщины – на мужчин. Но ведь так легко это: остаться вдвоем, сбросить одежду, тяжелые, грубые тряпки, – и испытать счастье. И тогда мир, наполненный испытавшими счастье людьми, изменится… Многочисленные «но», которые в конце концов отбросили Андрея и Ольгу друг от друга, были еще далеко в будущем.

Далеко. Хотя некоторые «но» возникали уже тогда. Тревожили, правда, не сильно – воспринимались случайными, возникшими из-за их неопытности, до конца не прошедшего детства…

Например, такое «но».

Вот они вместе – он и Ольга. Андрей мечтал об этом давно – еще с первых классов хотел, чтобы эта девочка всегда была рядом. И исполнилось, с добавлением уже взрослых желаний. Были рядом, вместе. Хотя и жили еще в разных квартирах, но могли остаться ночевать друг у друга – родители не протестовали. Им было о чем поговорить, нравились сами голоса, мелодии голосов; у них было много общих интересов, они любили одну музыку, одни фильмы, обсуждали прочитанные книги. А главным был, конечно, секс. «Заняться сексом», «заняться любовью», «делать любовь» – эти выражения как раз входили в обиход…

Они, словно по команде, посреди вполне далекой от секса беседы начинали раздеваться и падали на кровать. Иногда просто лежали, крепко-крепко обнявшись, дыша в такт, а чаще схлестывались в жесткой, напоминающей смертельную борьбу страсти.

Но случалось это самое «но» – Ольга неожиданно скучнела, отстранялась, отгораживалась как бы стеной, невидимой, но крепкой; если была у Андрея, начинала собираться домой, если была дома – давала понять Андрею, чтобы он уходил.

«У тебя эти дни?» – спрашивал он с искренним сочувствием; к тому времени уже знал о менструации, о том, что некоторые женщины переживают ее очень болезненно.

«Нет. – Ольга досадливо морщилась. – Просто… Пока, Андрюша… До завтра».

Или еще одно «но», более странное, отвратительное Андрею.

Ему было абсолютно хорошо с Ольгой в те месяцы. Даже коротенькие размолвки или вот такие перепады ее состояния не могли омрачить счастья. Но… Но он то и дело заглядывался на других. Нет, не то чтобы умышленно, специально. Не то чтобы он, Андрей Топкин, шестнадцатилетний обладатель самой классной девушки на свете Оли Ковецкой, хотел эту, и вот эту, и эту. Им управляла в такие моменты та же сила, какая управляла им в тех снах, которые обрывались взрывами. И он не мог этой силе сопротивляться.