Ванго. Часть 1. Между небом и землей - Тимоте де Фомбель

— Ах вот что, вы тут секретничаете! — воскликнул толстяк, хитро подмигнув.

И с хохотом распахнул дверь.

Грюнд, злобно ощерившись, обратился к командиру:

— Я требую, чтобы вы предоставили нам полную свободу при обыске цеппелина. Будьте любезны выделить для нас проводника.

— Интересно, почему вы все-таки разрешили взлет? — поинтересовался Хуго Эккенер.

— Потому что с высоты триста пятьдесят метров сбежать некуда, командир. Вдобавок времени у нас предостаточно, я полагаю…

И Грюнд взглянул на часы.

— О, целых семьдесят два часа до приземления.

В этот момент появился метрдотель Кубис.

— Покажите этим господам их каюту, — распорядился Эккенер, указав своему помощнику выбранное им помещение.

Кубис удивленно воззрился на него.

— Именно эту?

Эккенер кивнул. Кубис вытащил из жилетного кармана бельевую прищепку и надел ее на нос.

— Я провожу вас, господа, — сказал он гестаповцам с сияющей улыбкой.

Задача Грюнда и Хайнера была гораздо сложнее, чем это казалось на первый взгляд.

Главная проблема состояла в присутствии на борту семнадцати пассажиров и тридцати девяти членов экипажа. Как распознать нелегала среди нескольких десятков человек, которые снуют по коридорам взад-вперед? Однако Грюнд обладал острым умом и безошибочной, фотографической памятью. Через несколько часов он уже помнил лица всех пятидесяти шести обитателей дирижабля.

Не желая обременять себя именами, он присвоил этим людям номера. Эккенер шел под номером 1, леди Драммонд-Хей — под номером 56. Эту манию нумеровать всё и вся Макс Грюнд сохранял все последующие десять лет, которые привели его на вершину власти и низвергли в бездну ужаса.

Стоит избавиться от имен, как все выглядит гораздо проще. Никакие чувства сюда уже не примешиваются.

Как ни странно, Грюнд сумел организовать свою облаву чрезвычайно искусно, ни в чем не нарушив образа жизни пассажиров. Он вежливо разъяснил им, что ему поручено изучить здешние нормы безопасности с целью внедрить их на большом цеппелине будущего — LZ 129, который сейчас строят в Фридрихсхафене.

Разумеется, члены экипажа были прекрасно осведомлены о его истинной цели.

С ними инспектор-гестаповец обращался весьма бесцеремонно.

Один из механиков отметил, что Грюнд и Хайнер не присвоили номеров самим себе. С тех пор их втихомолку называли не иначе как Ноль и Ноль-без-палочки.

Для начала гестаповцы обыскали все каюты и рубку управления в передней части цеппелина, затем потребовали, чтобы их провели в трюмы.

Пассажирская гондола и рубка занимали очень малую часть дирижабля. Остальное его пространство в недрах аппарата представляло собой сложную систему переходов длиной в сотни метров. Там, в этих необъятных помещениях, находились палатки для экипажа, пять тонн резервной воды и девятнадцать баллонетов из бычьих кишок, наполненных водородом, который позволял цеппелину держаться в воздухе.

Макс Грюнд вытребовал план дирижабля и тщательно спланировал свои поиски. Он тотчас разобрался в устройстве аппарата и понял, в каких местах здесь можно спрятаться.

Обоих полицейских сопровождал Эрнст Фишбах, бывший юнга и подручный шеф-повара Отто. Он разлучился с цеппелином всего однажды, на год, когда его послали учить английский язык в Мидлсекс, к некоему мистеру Семпиллу, авиатору, которому как-то раз довелось быть пассажиром цеппелина.

— Если ваш нелегал действительно прячется на борту, вы его найдете.

В голосе Эрнста звучало легкое сожаление. Он ничего не имел против нелегалов. Если бы его самого не взяли на дирижабль, он бы уж точно пробрался сюда нелегально. Желание летать было так сильно, а цеппелин — так прекрасен…

— А вам что от него надо-то?

— От кого? — спросил Хайнер.

— От нелегала.

— Хватит болтать! — приказал Грюнд.

Полицейские подошли к моторному отделению. Мотогондолы с двигателями крепились снаружи к бокам дирижабля, как малярные люльки. К каждой из них можно было добраться по узенькому металлическому трапу, под которым простиралась пустота. В этой пустоте, в хмуром холодном рассвете, брезжившем над швейцарскими Альпами, угадывались ледники причудливых очертаний и горные пики, острые, как гвозди на ложе факира.

Грюнд решил, что лучше всего послать к гондолам Хайнера.

— Вы уверены, что это необходимо? — спросил Ноль-без-палочки, сглатывая слюну.

— Хватит болтать! — отрезал Грюнд.

Хайнер открыл люк и начал спускаться по трапу, который раскачивался на сильном ветру. Грюнд и Эрнст наблюдали за ним. Едва заглянув под кожух мотора, он торопливо вскарабкался обратно.

— Там кто-то есть! — заорал он.

Макс Грюнд с торжествующим видом взглянул на Эрнста.

— Вот видите, мы не зря старались!

Вблизи шум работавшего двигателя заглушал все звуки.

— Я не слышу, что вы говорите! — крикнул Эрнст.

— Он там кого-то обнаружил!

— Ну, естественно.

— Я сказал, что в гондоле кто-то прячется!

— А я вам повторяю, что это вполне естественно!

— Что это значит?

— Конечно, там кто-то находится; вы же понимаете, что двигатели нельзя оставлять без присмотра!

У Макса Грюнда перекосилось лицо. Эрнст продолжал объяснять:

— К каждому двигателю приставлены два механика для наблюдения за его работой, они дежурят там круглые сутки, сменяя друг друга. Таким образом, мы везем с собой десять механиков —, целую кучу нелегалов. То-то ваши хозяева обрадуются!

Разъяренный Ноль крикнул Нолю-без-Палочки:

— Обыщите гондолу и велите механику показаться!

Его помощник опять спустился по трапу, а еще через несколько секунд полицейский Грюнд увидел перед собой улыбающееся лицо номера 47 — Ойгена Бентеле, бывшего сотрудника фирмы «Майбах», а с 1931 года — бортового механика цеппелина. Кроме обслуживающего персонала, гестаповцы никого не обнаружили ни в этой гондоле, ни в четырех остальных; зато из-за оглушительного рева двигателя у полицейского Хайнера еще много часов жужжали в ушах маленькие портативные моторчики — единственное вознаграждение за все его труды.

А в пассажирской кают-компании было спокойно и уютно. Одни читали, другие — их было большинство — смотрели в окна. Остальные играли в карты. Толстяк-певец храпел, развалившись в кресле. В салоне царило приятное тепло, и дамы просто накинули на платья легкие шали. Один глуховатый француз сетовал на то, что его партнеры по игре то и дело встают, чтобы полюбоваться из окна панорамой.

— Тоже мне туристы, — бурчал он.