Голем прячется в тенях - Стасс Бабицкий

ВОРЖИШЕК (кричит из ямы). Трое! Трое, а может и больше. Да ты чудовище, похлеще меня! Помоги мне выбраться, старикан, и мы закопаем здесь этого русского умника, которого ты так ненавидишь! Никто не узнает о наших преступлениях. Я буду молчать о твоих, а ты – о моих

КУЧЕРА (не слушая его). Нет… Нет! Я не мог так ошибиться. Трое безвинных?! Не верю. А даже если и так, вы ведь согласны, что остальные получили по заслугам, и этот русский граф, и развратник из приюта, и другие чудовища. Суд оправдал их, потому что деньги и положение….

МАРМЕЛАДОВ (жестко). Давайте начистоту, пане Доминик. Суд оправдал их потому, что вы не нашли неоспоримых доказательств вины. Молва, слухи, оговоры – вот и все, чем наполнены те пухлые папки в вашем кабинете. А всего-то надо было делать свою работу на совесть, тогда бы и Голем не понадобился… Можете убить меня прямо сейчас, как опасного свидетеля, способного разоблачить вашу тайну. Но пока мне рот не забили глиной, я буду утверждать, что вы предали Прагу, которую клялись беречь и защищать.

КУЧЕРА (обескураженно). Все, что вы говорите… Это… Это…

ВОРЖИШЕК (кричит). Русский, вытащи меня. Я покаюсь в убийствах. Меня посадят на тридцать лет, я отсижу. Но я не хочу умирать вот так! Вытащи меня! Я помогу тебе скрутить этого старого бздуна. Ты ведь не отпустишь его? Столкни его, сбрось ко мне. Я утяну эту падаль на дно. Если я подохну, то и он не достоин жить. Убийца!

КУЧЕРА (раздраженно). Замолчи, Томаш!

ВОРЖИШЕК (кричит). Разве справедливо, что я подохну за двух девчонок, а ты будешь жить… Убийца! Ты погубил троих, слышишь? Ты не Голем, ты просто кусок дерьма!

КУЧЕРА (в гневе). Замолчи!!! Это ты виноват! Сегодня ночью ты мог бы стать наследником моего великого замысла. Ночным королем Праги. Но ты все осквернил, похотливый деревенский болван! Замолчи, или я заткну твою поганую пасть!

ВОРЖИШЕК (глумливо хохочет). Заткнешь мою пасть? Да у тебя руки коротки!

КУЧЕРА (повторяет в исступлении). Замолчи! Замолчи! Замолчи-и-и-и!!!

Бросается в яму, подминая своим телом ВОРЖИШЕКА. Глумливый смех превращается в бульканье и постепенно угасает.

ГОЛОС ПРАГИ (официально). Не могу не заметить, пане Родион. Эти показания существенно отличаются от того, что вы поведали бургомистру Праги, начальнику полиции и прочим заинтересованным лицам…

МАРМЕЛАДОВ (спокойно). Для них пришлось сочинить легенду – нелепую, но именно поэтому и достоверную. Я живописал, как пане Доменик Кучера и его помощник отважно сражались с глиняным чудовищем, восставшим из болота, а потом погибли, но спасли любимый город. Сказочка пришлась всем по вкусу. Бургомистр не сдержал слез, а начальник полиции провозгласил тост «За великих сынов великой Праги!», благородно простив Томашу то, что он приехал из Голешовице.

ГОЛОС ПРАГИ (чуть насмешливо). Почему же вы не осмелились поведать истину?

МАРМЕЛАДОВ (спокойно). Знаете, чем страшные сказки отличаются от потешек и прибауток? В них обязательно есть мораль. Простая, но оттого не менее жуткая. Не твори зла, иначе однажды тебя поглотит еще большее зло. Это и есть истина. А все эти подробности… Вы и вправду считаете, что нужно было рассказать о том, как «великий сын Праги», одержимый безумной идеей, десять лет убивал людей. О том, как он нырнул в бездонную яму, головой вперед, чтобы утопить в глинистом болоте чудовище, взращенное своими руками. О том, как я сидел на кочке посреди Коломановой пади, дожидаясь рассвета, поскольку потайной фонарь погас посреди болота, а я не рискнул блуждать в темноте. Как нашел оставленную под деревьями полицейскую коляску и целовал коней, гладил их влажные от росы гривы. Как свернул на дороге не туда и добирался до Праги лишних три часа… Не беспокойтесь, правды я не расскажу никому. Довольно с вас и сказочки.

ГОЛОС ПРАГИ (официально). Благодарю вас, господа присяжные заседатели. Вы можете идти. Сегодня обойдемся без приговора. А вас, пане Родион, я хочу спросить еще об одном… Князь Салтыков. Он, хоть и прожил в Праге порядочно, в историю с Големом не поверил бы, верно?

МАРМЕЛАДОВ (с ухмылкой). Разумеется, нет. Для него я придумал отдельную байку. Намекнул, что графа Гурьева убили враги Отечества нашего, коих в Европе пруд пруди. Его светлость понимающе прищурился, уточнил шепотом: «Германцы?» Я кивнул. На том и распрощались… Теперь, когда вам все известно, вы позволите мне покинуть Прагу и продолжить свой жизненный путь?

ГОЛОС ПРАГИ (шепотом). Вы вправе уехать в любое время после того, как проснетесь…

Утро в Праге. МАРМЕЛАДОВ едет в карете. Стук копыт, свист кнута извозчика, скрип колес и приглушенные звуки города – голоса на рынке, шаги и разговоры прохожих, собачий лай.

МАРМЕЛАДОВ (рассказывает). Спозаранку я отправился в новое путешествие. Проезжая по узким улочкам, смотрел в окно кареты на улыбающихся прохожих, спешащих по своим делам, на красивых юношей и девушек, танцующих базант прямо на мостовой, на босоногих детей, играющих в медяшки. Город ласково жмурился в лучах рассветного солнца.

Все страхи и ужасы отступили прочь.

До заката…

За тысячу лет в этом городе пролилось столько крови, что если она в одночасье выступит из плит ратушной площади, то затопит город до самых красных крыш. Если стоны всех безвинно замученных горожан сольются воедино, то зазвучат громче старого Зикмунда, самого большого пражского колокола, и даже бессердечные уродливые горгульи на крыше собора зарыдают от жалости. Только в таком городе, построенном из могильных плит, оживают зловещие легенды. А легенду невозможно поймать, заковать в цепи и заточить в подземелье, как невозможно заточить в истоптанных камнях бессмертную душу чешского народа. Голем будет жить вечно – в головах простых горожан. И пока в эту легенду верят все, от мала до велика, в Праге будут царить мир и покой.

Я покидал многие города, и каждый из них провожал меня по-своему. Одни скрежетали зубами, как строгая и властная мать, не желающая отпускать сына в долгий путь. Другие заламывали руки со стонами, как брошенная жена, или закатывали торопливые истерики, как отвергнутая любовница. Редкие города смеялись вслед, будто задорная девчонка: возвращайся скорее да гостинцы привози!

Тысячелетняя Прага прощалась со мной голосом заботливой бабушки, которая баюкает неугомонного внука, напевая колыбельную. И маленький ребенок, все еще живущий в моей душе, замер в восторженно-сладком испуге, заново погружаясь в события последних дней, словно в навязчиво-кошмарный сон.

ГОЛОС БАБУШКИ (напевает, на мотив колыбельной).