Полуночное венчание - Виктория Лисовская

class="p1">— Извините, Елизавета Федоровна, а с вами, как с соседкой, я могу сейчас поговорить? А то зря приехал, получается.

— Ну да, конечно, пройдемте ко мне. Я вас чаем вкусным напою, замерзли, наверное, по дороге.

Овсянникова открыла металлическую дверь своим ключом, втолкнула внутрь подъезда упирающуюся собачку и пропустила меня.

Поднимаясь по грязной лестнице (лифта в типовой хрущевке, конечно, не было), Елизавета Федоровна болтала не переставая.

Еще бы, мое появление здесь — наверное, событие века в ее глазах.

Не часто к одинокой пенсионерке заглядывают в гости представители органов правопорядка. Наверное, сегодня же вечером на ближайшей скамейке Овсянникова будет звездой всего двора и взахлеб станет рассказывать благодатным слушательницам — подружкам-старушкам — эту сногшибательную новость. То, что в ее изложении новость будет именно сногшибательной, даже не приходилось сомневаться — такое довольное выражение было на лице старушки, она чуть не облизывалась от предвкушения, как сытая кошка над миской сметаны.

— А я иду, смотрю — мужчина незнакомый, представительный, не выпивший, к нам в подъезд такие не часто ходят. Разве что к Люське из тридцать девятой, но она дама свободная, молодая. Правда, к ней все мужики попроще и под вечер все ходют и ходют. И Матильда моя сразу обратила внимание, что человек хороший, — идя по лестнице, старушка кивнула на свою собачку. — Матильда моя только на плохих и пьяных гавкает. А Мария Семеновна из сорок второй тоже говорила, что Люська собирается чуть ли не замуж выходить, значит, к ней ходить не будут. Вот я подумала, что за представительный мужчина, и тогда не к Люське, получается, идет. У нас в подъезде народ смирный. Вот только на первом этаже Владик есть, так учиться не желает, все матери нервы трепет. Они так ругаются с ним — на весь подъезд слышно.

Вот так, под важную, с точки зрения гражданки Овсянниковой, информацию, они поднялись на четвертый этаж, где своим ключом Федоровна открыла неприметную обшарпанную дверь, обитую дешевым дерматином. При этом старушка не переставала рассказывать следователю про «подозрительных квартирантов из Узбекистана, живущих на пятом этаже».

От всей этой болтовни у Еремина сразу разболелась голова и заныли под коронками два почти здоровых зуба.

Все понятно, пенсионерке не хватает общения. Наверное, в квартире, кроме нее и Матильды, никто не живет, а Матильда при всей своей разумности вряд ли способна поддерживать плодотворную беседу с хозяйкой.

Пригласив следователя на уютную маленькую кухоньку, Овсянникова быстренько вытерла грязно-серой тряпкой лапки безропотной Матильде, которая даже не предпринимала никаких шагов к бегству.

И, поставив старый чайник на плиту, Елизавета Федоровна плюхнулась на стул напротив следователя и напряженно замолчала.

После пятиминутной пытки и вороха ненужных сведений обо всех представителях пятого подъезда в крохотной кухне тишина повисла просто ошеломляющая, оглушающая своей искренностью.

Овсянникова преданно заглядывала Еремину в глаза и чуть ли не как ее болонка помахивала несуществующим хвостом.

— Елизавета Федоровна, мне сейчас нужна информация только о жильцах квартиры сорок шесть. В частности, об Ольге Сергеевне Большаковой. Расскажите мне все, что знаете, об этой девушке, как она жила, чем занималась, где работала, с кем дружила.

— Я-то расскажу, но можно один нескромный вопрос? А почему это Ольгой Большаковой заинтересовалось Следственное управление? Да еще не наше московское, а химкинское? — спросила Овсянникова.

Слово «химкинское» было произнесено ею с пренебрежением, знакомым всем провинциалам при встрече с «настоящими» «коренными» москвичами и их коронной фишкой «ПАНАЕХАЛИ!!!»

Я от души удивился. Я-то наивный чукотский юноша до сих пор считал, что Химки — практически Москва. На автомобиле до центра, до Красной площади можно добраться из Химок (конечно, без пробок) минут за пятнадцать-двадцать. А судя по развитости района и удобству инфраструктуры, я никогда бы не поменял свою квартиру на «московскую» хрущевку на Новороссийской.

Но видно по всему, для Овсянниковой московский вопрос был принципиален.

Тут я вспомнил гениальную фразу своей родной бабушки Нины. Она говорила, что «сейчас в Москве» (а это «сейчас» приходилось на послевоенные пятидесятые годы прошлого века), «что сейчас в Москве из коренных остались только зубы. И все москвичи — год-два как из-под Воронежа или Ростова».

Сейчас, судя по всему, москвичи из Махачкалы и Душанбе, но размышлять на эти темы Еремин не стал, а сухо ответил Овсянниковой:

— Смерть Ольги Большаковой связана напрямую с гибелью девушки из города Химки, поэтому обстоятельствами этого дела занимаюсь я.

Елизавета Федоровна кивнула, видимо, приняв эти объяснения, выключила газ под чайником, налила в чашки ароматный напиток и начала свой рассказ:

— Эту квартиру получили еще мои родители. Я почти все детство прожила в коммуналке, а потом нас перевезли из бараков сюда, в этот новый район. Я помню, как мои родители, особенно мама, радовались. Еще бы, после общей кухни, коридора и общего санузла — получить такие царские условия. Это сейчас хочется, чтобы кухня была побольше, комнаты попросторнее, а тогда искренне радовались, что можно жить в квартире одним. Совсем одним, понимаете? Ваше поколение никогда не видело настоящих коммуналок с вечными боями на кухне, с очередью в туалет, с пьяными воплями соседей по ночам, а я выросла в таких условиях и знаю, о чем говорю. Мой отец после войны работал слесарем на заводе плюс еще имел льготы за инвалидность. На войне ему осколком снаряда оторвало ступню, поэтому ему выделили эту квартиру. Я прекрасно помню, как в первый раз вошла сюда.

Глаза старушки покрылись налетом мечтательности.

— Была ранняя весна. Лучи солнца пробивались сквозь оконные рамы. Я была такой молодой, такой юной, — мечтательная улыбка полностью преобразила лицо Елизаветы, и я явственно увидел перед собой симпатичную девочку Лизочку с двумя смешными косичками забегающей в просторные комнаты новой квартиры. — Мы радовались нашему новому дому. Казалось, что вся жизнь впереди. Прошла война, впереди долгое беззаботное будущее. Я сразу познакомилась с Надюшей, соседкой, моей ровесницей из сорок шестой квартиры. Они всей семьей переехали откуда-то из Самарской области. У ее матери умерла двоюродная тетка из Москвы, оставила им, как единственным родственникам, свою квартиру. Там такое счастье было по этому поводу! Ну еще бы — теперь можно было выбраться из маленького городка, родителям найти нормальную работу, Надя бы могла учиться в хорошей московской школе. Мы с ней учились в одном классе. За одной партой, правда, не сидели. Но сильно дружили, вместе во дворе гуляли, на танцы ходили вместе, — на этом моменте рассказа Елизавета Федоровна горестно вздохнула. Я догадался, что здесь речь пойдет о вечном женском соперничестве, и не прогадал. — На танцах, тут